Сибирские огни, 1924, № 3

Макаров гыкнул. — Ну, что я говорил. Не хочешь, ходя. Лайле назад. И ткнул рукавицей к городу. Высоко над головами сиреной пропел снаряд... Консул стал на колени. И опять Васька ввел парламентеров к Тряпицыну. Не улыб- нулся Васька, а тихо стукнул прикладом о пол. Наумов, стоявший у стены, рассеянно посмотрел. — Ты чего? Иди. Не надо больше. Васька нехотя вышел и стал за дверью. Не видно, зато все слыхать. Тряпицын скрипел стулом. И опять переводчик говорил быстро, облизывая губы. — ... На время переговоров просим прекратить обстрел города из орудий. Наумов чуть Ваську не сшиб, когда к телефону в дежурку ки- нулся. В трубку бросил горсть коротких слов. — Батарея, прекратить огонь до приказа. Волком бешеным обругал Васька ротного, когда тот послал его с пакетом в лыжную команду. ft идти пришлось через всю крепость, наверное хорошие собаки десять верст пробежали-б за это самое время. Когда Васька опять пришел, дверь к Тряпицыну была полу- открыта и видно было, как Тряпицын на стуле качается, а перевод- чик широко, как рыба на льду, рот открывает. Вскочил Тряпицын со стула, на стол налег. — Я думаю, что пора кончить. Наши условия вам известны. Сейчас-же отдаю приказ о возобновлении обстрела. Перевес на нашей стороне. В четыре дня разнесу город в щепки Не будет пощады никому, никому, поняли? Тут вам не дипломаты. Вы начи- наете понимать революционный народ, когда он вам в морду дает. Голос набухал криком. И крик булькал гневной силой. — В последний раз спрашиваем в лице вас японское командо- вание: на наши условия вы согласны, или... И, сухо потирая руки, низко поклонившись, чтоб не видно было, как заиграла на лице злоба и дрогнули скулы, японский офицер ответил: — Модзно. XV. Был праздник. Запятнанная красными полотнищами Большая ули- ца вдруг всгорбилась толпами, заговорила не буранами мартовскими, а топотом ног, не оборванными криками радости, а песенным отгулом далекой советской Москвы. В тот день в город вошли партизаны. У высокой досчатой трибуны суета. Пестрят темные полушубки, пиджаки ватные, дорогие пальто на меху, кумач хрустящий и нагло- красный. Под трибуной Тряпицын верхом на Нерчике. Ну, кто не знает тонконогого, стройного Нерчика, всхоленного золотопромышленником Акерманом? И как только попал он под Тряпицына? Чудесно право! ft дальше от трибуны, по улице вниз к Лмуру, в два ряда сто- ит пестрошерстное залатанное партизанское войско. И на папахах у них не звезды, а ленты алые. С трибуны слова струей зерна пахучего текут в уши, как в меш- ки раскрытые. И оттого в сердцах теплынь весенняя...