Сибирские огни, 1924, № 3

Васька рукой крутнул. — Цо, цо, мамка твоя тоже капитаны большой есть, хе, хе. Хо- рошо. Мая така мамка нет. У Нины из-под губ припухлых через весь ротик маленький б чеснули зубы и уже много дней несмеющееся сухое лицо Тряпицына пере- косилось. Перевели Ваську в штабную роту. Проползали сквозь сизо облачные стеки неба дни и кашляли на город с колонии прокаженных гулким лаем из шестидюймовых мор- тир. Партизаны привезли из крепости к городу мортиры и с 10 до 5, с перерывом на обед, Сванцов, топоча залатанными, обглоданными походными верстами,-пимами, кричал: — Пересе огонь, второе огонь! С наблюдательного пункта по телефону хрипели: — Перелет на десять. И в третий раз попало в японский штаб. В крышу. В городе японцы для меньших потерь размещали солдат по разным районам. Штаб перетаскивался уже в пятое место и подпоручик Гарф, выти- рая батистовым платочком свое пенснэ без оправы, щурил больные глаза и говорил Токареву: — Я не понимаю, о чем ты и все ваше начальство думает. Не ждать-же пока нас перебьют всех, как уток. Глупо, по моему. Токарев слезливо морщился. — Гарф, ты всегда был дураком. Неужели ты полагаешь, что эта красная стерва тебя помилует? Гарф хмыкал. — Хм, неужели же? Ну, Медведева или Парусинова. Но ме- ня за что? Я тут при чем? Что в Киселевку ходил. Странно. Ну, при- каз был. Ведь мобилизованы-ж. И Токарев и еще сильнее морщился. — Гарф, я тебя еще в реалке звал идиотом. Кстати, это в твоей роте сегодня еще трое к красным перебежало? — Да, чорт их знает, сволочи. Бегут. — Ну, то-то... В засахаренное, прокаленное ночным морозным ветром, утро Тряпицын писал батарее приказ: .Обстрел вести чаще, крест-на- крест, без разбору куда" и из-под усов бросал Наумову обгрызки слов: ежель завтра не сдадут, с землей сравняю этот нужник проклятый. ft днем в городе, наматываясь в гудящие клубки звуков, рвались на улицах, сыро и глухо шлепаясь в снег, снаряды. Стаканы пою- щей стали, легко подскакивая, висли на секунду над крахмальными крышами. В двух местах горело. С тротуаров, как со дна глубоких оснеженных траншей, поднимались с закушенным в зубах испугом люди и шарахались в подворотни. Кто то в чуйке сибирской, согнувшись в три погибели, крестил- ся пятый раз: — Безобразие-же прямо тебе. Господи, стреляли б японцев, ft то что-ж народ-то? ft под вечер слушали и говорили. Хотелось верить. — Японцы на переговоры идут. Согласны, чтоб и белые, и крас- ные оружие сдали, а они порядок сохранять будут. — Ой-ли?.. В портовых мастерских смеялись.