Сибирские огни, 1924, № 3

На большом казарменном дворе, несмотря на поздний час, были люди. Солдаты стояли по-двое, словом перекидывались. — Хана, Мишка! Наших-то колошматят. И японцы не помогают. Завтра верно красные тут будут. — А мне что. Пущай будут. Я не при чем. Не японцы—давно-б латата к партизанам дал. Там вся наша деревня. — Что-ж, латани, попробуй, может и не ухлопают. — Одному страшно. Вместях давай. — Ну-ну, погоди. Мимо провели к гауптвахте арестованного. Синяки плесневели медью на одутловатом лице. Унтер из комендантской команды, ухватившись за полу длинной офицерской шинели, неловко подпрыгивая, обходил кучки солдат и злился. — Чего на дороге стали? Расходись! Вслед ему покатился сухой, злобный шопот. — Ишь свет ему мал, гад шпионский. Шинель от крутого поворота плеснула полой. Унтер вприпрыж- ку подбежал к ближайшей кучке обшмыганных лиц. — Это кто? Ты? — А хошь-бы. За грязными лысыми папахами не стало видно низкой фигуры унтера. Сзади раздался веселый смешок. Кто-то крикнул тихо и спо- койно: — Катись колбасой б... род, пока цел. Шкура комендантская! — Я вам покажу!.. Унтер дернулся и выскочил за серый кр у г, пустившись догонять конвой с арестованными. Вечер подкрался исподтишка, загнал на широкий казарменный двор синий отсвет залепленного облачными сугробами неба. С надрывом прозвенела вечерняя зоря. В казармах было тревожно и тихо. На гауптвахту, стукнувшись о низкую перекладину двери и смор- щив от боли носатое желтое лицо, вошел дежурный по гарнизону офицер. — Встать, смирно. Господин поручик... Караульный начальник, из ефрейторов, рапортовал, испуганно моргая белесыми ресницами и путая слова. — Ну-ну, не надо. Офицер нетерпеливо махнул рукой и, направляясь к камерам, бросал короткие, тупые слова: — Арес... все? — Да, все налицо, господин поручик. И уходя, офицер остановился немного дольше воспаленным тре- вожным взглядом на широком веснушчатом лице ефрейтора и тихо крикнул: — Проверить у людей патроны. Быть готовыми. Спать никому! Последнее слово оборвалось мягким и густым сумраком за две- рью. Ефрейтор растерянно оглянулся. Низенький и сухой, как вобла, солдатик, из городских мещан, взятый по мобилизации „интеллигентов", нервно и быстро завязывал башлык, забыв застегнуть шинель. Из-под ворота порыжевшей гим- настерки, как шарик, выскакивал и прятался острый кадык. Ефрейтор, ни с тою ни с сего, вдруг: — Ты, самоход горластый, шинель застегивай!