Сибирские огни, 1924, № 3

Выкатываясь из-за Кахинской бухты, по пятам за японцем шел Бадаев. К снежной горке, яркой до боли в глазах, подполз серый, как будто облезлый, партизан в черном полушубке. За сугробом окопал- ся. Сопя и отрывисто вздыхая, рядом, не торопясь, окапывался бело- брысый остроносый парень, утаптывая около себя бурым пимом рыхлый снег. — Ты, паря, в яму сигай. Башку потеряешь. Парень кряхтя улегся и прицелился из берданки в прыгающие, далекие, чернеющие на белом поле фигурки. Рядом звонко и испуганно рявкнул винтовочный выстрел. Парень выругался. Два раза посиневшая без рукавицы рука взводила берданочный курок, и два раза схваченная крепким морозом сталь отпускала пружину медленно, как унтер на ученьи. Курок с'ез- жал, как на тормазах, и с слабым стуком бился в пистон. Парень давился матерщиной. — Не ружье, а несчастье трехзаразное. Мать твою так. Обмерз- ло, не стреляет. Полушубок повернулся к парню. — А ты бы салом, голова садовая. — Я тебе где сала возьму. Из пальца высосу что-ль? — Ты раз выстрели, раз хоть. А дальше разогреется, сама пойдет. — Знаю, что сама пойдет. Ра-аз выстрели. На, выстрели... — Давай. Парень встал на колени, протягивая побуревшую берданку. Сосед видел только как смахнуло, словно ветром, серую папаху. У парня не голова, а пятно красное. Качнулся, зарываясь в снег. Папаха, как стакан, на снегу стоит. А в папахе два желто-красных кома ко- стей, мозгу и мяса. — Хитрые .макаки", стервецы — кричал Бадаев на ухо своему «штабному* Никифорову. Никифоров, поддерживая отвисающий на груди патронташ, полз рядом с Бадаевым к залегшим по снегу пар- тизанам Кругом, посвистывая, цыкались в снег кипятком горячим пули. — Слышь, Никифоров, говорю, хитрые, по дороге не пошли стервы. Целиной поперли. В засаду их не возьмешь. Башка должно варит. Засада не удалась. Залегший в скалах, над самым трактом, отряд лыжников вышел на Амур и раскинулся жидкой цепочкой на шести- верстное, расплескавшееся зыбким снежным морем, поле, наперерез уходящим японцам. Васька, широко забирая лыжей и согнувшись в три погибели, лежал пятым с краю. От непривычного положения тела остро коло- ло под ложечкой. Ноги отяжелели, и каждая лыжина казалось прико- лочена гвоздями к снежному пласту. Каждый раз, когда Васька слы- шал близко певуче-тонкий свист, голова его в кроличьей шапке пря- талась в плечи и спина еще больше припадала к земле. Ни о чем не думал в то время Васька, даже о смерти, только сильно холодило в груди и смертельно хотелось спать. Сзади крикнули: — Ложись! Васька скорее упал, чем лег, зарывшись в снежную густую рых- лость. Прошло секунд двадцать, пока Васька осмотрелся. Знакомый холодок приложенного к щеке винчестера придал Ваське спокой- ствие и вернул звериную наблюдательность.