Сибирские огни, 1924, № 3

Рука в перчатке крепче сжала пухлый локоть. Шляпка прости- тельно улыбнулась. Из-за угла шагнули двое других в бурых распоротых пимах. Шли из портовых мастерских. Суетились спины в прокопченных куртках. Глаза вскинулись недоуменно и высоко. — Ну, ну, и дела, братец, дела-а-а... — Да-а. Завернули. На тротуаре кто-то в японском халате махнул рукавицей. Гор- танный негромкий говор заполоснул солдатскую команду. За поворо- том в последний раз колыхнулся черный походный ранец на спине крайнего. Отряд ушел навстречу длинным жутким ночам, когда над Амуром зыбкими огнями висят звездные полотнища, навстречу звеня- щим от холода дням, навстречу забураненному хрустальными вороха- ми тракту, где из каждой снежинки смотрит в косую прорезь черных глаз непонятный и страшный „борсевика". Рассвет наплывал серыми тающими тенями, когда под Кахинскэй бухтой, по затерянной пади меж оседланной низким небом сопками пробирался в тыл японцам и белым отряд лыжников. Отряд уже обогнул бухту и спускался на Амур к трактовому полотнищу. — Никшни, ты, слышь, товарищ,—пригрозил рукавицей Мекелов громко закашлявшему лыжнику в высокой бараньей шапке. И опять тихо стало в застывшей ложбине. Похрустывает под свернувшейся лыжей снег, как будто кто зубами со сна скрипит, шевелит под баш- лыком скулой небритой. — И... — Цыц, никшни, товарищ. А Бадаев с полком как на рожон прет. Подошел под самую бух- ту. Уж до рассвета подводы окружной дорогой мимо проходить стали. Двоих разведчиков живьем взяли без всякого шума. На переломе, когда накатываться стал не день, а муть белесая, японец на посту заметил неладное. Снял шлем меховой, на снег по- ложил и слушает. Слушает и смотрит глазами узкими туда, где на завороте дороги подвода прошмыгнула. У ^эелых переполох. Затопали тяжело и суетливо по деревушке боты и валенки. На подводы, мягко громыхая, падали жестяные ящики с япон- скими галетами, патронные коробки и груды запасных винтовок. Юр- ко шныряли японские унтера, четко разбрасывая команду: — Отступить к городу. У подвод для людей—драка. Группа японцев усаживается в са- ни, толкая друг друга. Двое белых из русских, без винтовок и баш- лыков, судорожно уцепились за задок, пытаясь усесться в битком на- битые сани. Смертный страх смотрит оттуда в скуластые беспокойные лица. Головы в шлемах качаются, как заведенные, и гневно шеве- лятся шафранные губы. — Нет, нет, русский не надо. Но крепко держится скрюченная в рукавице рука за задок. Японский унтер машет маузером. — Чего надо, русский сворачь, ходи. Приклад винтовки мягко шлепается в наклоненную спину. Японцы и белые отступали к городу. Позади густо и часто залаял партизанский „Максимка". И сей- час же, медленно и четко, застрочил японский „Кольт".