Сибирские огни, 1924, № 3

В тихую погоду, когда прикурнут за сопками затаенные ветры, а над Амуром ляжет, как свеже обрызганная еловая плаха, надышавшийся морозами вечер, придет разведка белая в деревню... Гу-гу, тихо. Шмыганет шинелька зеленая в настуженных сенцах первой избы. Стукнет о притолоку штык и чихнете писком обитая войлоком дверь. Ойкнет баба про себя, а по губам не заметишь. Треснет в сердце крик, как горшок глиняный, только не трахнулся бы на пол, не по- катился бы по избе плачем бабьим. — Молчи, дура, чего спужалась! Старик пальцы морозом обрызганные на брови мочальные поло- жит. Клубок дели под скамейку пошлет, оттащит к стенке неводок, на полу расстеленный, и скрипучим голосом: — Что, родимые? — Слышь, есть партизаны в деревне? Ну, чтоб правда была. Тудыт вашу, сволочи! — Однако, нет, родимые, не слыхал я. — Врешь, сукин сын! — Вот те крест, нет, однако. — А близко, в Семеновке? — Не знам, родимые. — Как не знаешь? — Так не знам. Как Амур стал, в Семеновке не бывал. — А соседи кто, знают?.. — Тимофеевы соседи-то. Не знам, родимые. И выльется уже в небо море огнистое, ночь над Амуром запах- нет душегрейку легкую и туманную, а двери в теплых избах щел- кают, шмыгают куцые шинельки и шопотит отовсюду: — Вот те крест. Не знам, родимые. У офицерика носик ребячий побурел, как голубица спелая, про- бор под папахой с толку сбился. И пимы расписные, и галифэ из под полушубка короткого в обе щеки смеется. На сердцах злоба хлюпает мокрой тряпкой. — Знают, сукины сыны. Сволочи! А в избе у Силиных смеются в кулак и не в кулак ребята из партизанской разведки. Вернулся офицерик в штаб. Пимы мороз подковал и скрипят они, как сапбги на параде. Галифэ пузырями надулись, о — Рапорт, господин поручик. В Щигревках партизан не обна- ружено. В Семеновке также. По донесениям, в десяти верстах от Семенсвки несколько телеграфных столбов свалило, за бураном по- править нельзя было. По всем данным — случайный перерыв связи. — Тэкс, тэкс, можно двинуть обоз. Для сопровождения выслать из 3 й роты 1-й и 2-й взводы. — Слушаюсь. И идет обоз. У коней гривы серебрятся влагою. На санях ши- нели притулились и папахи дымятся морозным дыханьем людей. Опасности нет, офицер сказал: — Гони, чорт! Но!.. А лыжники на сопках поджидают. Еще два дня назад приказал Тряпицын в тыл через сопки пройти и пошарить. Завернул обоз под окованные белой жестью скалы. Наступили они на самый Амур задами каменными, рассыпались по берегу це- лым городом домов и башен. У передней лошади уши заиграли.