Сибирские огни, 1924, № 3

Таким образом и в этих кругах правительство не могло найти людей, одобрявших его политику. Для борьбы с „крамолой"—с момента организации корпуса жан- дармов—не только в Западную Сибирь, но даже в отдаленнейшие края Восточной Сибири —в Якутск и Охотский край были направле- ны жандармские обер и штаб-офицеры. Итак можно с уверенностью сказать, что в первые десятилетия^ XIX в. в Сибири не было ни одной более или менее значительной 1 группы населения, которая довольствовалась бы своим положением j и не предпринимала реальных попыток, путем восстания протеста из-J менить его. Надежда на лучшее будущее не угасала в народе, ее поддер- живали не столько небольшая группа разночинной интеллигенции, сколько бродяги, высланные в Сибирь, странники, искавшие правды, наконец, самозванцы, их сподвижники и единомышленники. Все они „сыны народа", вышедшие из толщи его, были только формой, сим- волом прикрывавшим действительную сущность: жажды новой жизни, желания переворота, перемены положения—этим общим стремлением огромной безымянной массы. Они разбрелись по всей Сибири. Здесь были соратники Богомолова (предшественника Пугачева), соспанные в Тобопьск, был и Гноенко—представитель преступного мира. Он стал „злодейскую шайку подговаривать сделать возмущение", уверяя, что действует от имени императора Петра III го (Григория Рябова, беглого арестанта Нерчинских заводов). Дух пугачевщины продолжал витать над Сибирью. Идея противодействия гнету силы, потребность разрядить накопленное недовольство существующим порядком не- устанно поддерживались в населении и непосредственными участни- ками пугачевского бунта, водворенными в большом числе в разных углах Сибири. Своими рассказами о близком счастье, о радужных надеждах, которые поможет осуществить скрывающийся среди самого народа гонимый чиновниками и помещиками царь, они разжигали народные страсти и заставляли психику толпы работать в определенном напра влении: оказать содействие мнимому страдальцу за народ. Таких „царственных страдальцев" Сибирь не замедлила выдвинуть. Правда, они не были творцами крупных политических событий, таких народ- ных движений, какие удалось создать Разину или Пугачеву, но и их появление не должно быть пройдено молчанием. Е- ли самозванство в Сибири первой половины XIX в. не могло повлиять на направление и характер отношений государственной власти к обширной и богатой колонии, то оно оставило глубокий след в народной психике. Оно раскрыло глаза народу на бесправное его положение и возможность активной борьбы за свои права, за лучшее будущее. Лишь только в 1762 году ропшинский узник Петр III был убит как среди населения не только центральной России, но и Запад Сибири разнесся слух, что царь жив, что, счастливо избежав опасно- сти, он скитается под чужим именем по окраинам своих владений, об'является некоторым и ждет, когда верноподданные посадят его, „царя-батюшку" на прародительский престол. По странной иронии судьбы, едва ли кто из 'русских государей XVIII в. был более популярен в народной массе, нежели „Гояьштин- ский чертушка" — Петр III. С его именем не только крестьяне, каза- чество, но и старообрядцы связывали надежды на лучшее будущее Оно импонировало далеко за пределами России. В Черногории, нап- ример, прошла весть, что Петр III жив и явился у Адриатического.