Сибирские огни, 1924, № 1

повесив голову. Иногда молился. Встанет в траве на коленки и бор- мочет: — Господи, помоги мне выучить „соль". Господи, пусть Терентьич не бьет меня по лбу. Господи, пусть мальчишки не смеются надо мной... Устрой, пожалуйста, ради бога. Крупные слезинки скатываются с осунувшихся щ е к , он горестно вздыхает и безучастно смотрит в коричневые стебли полыни, хоронив- шей ею от людей, от жестокой жизни. Над ним кружились ласточки.. Знакомые бабочки садились ему на плечо; приятели муоавьи друже- ски взбирались на колени. Но он никого и ничего не замечал. И тупо смотрел в одну точку.. Регент стал жаловаться на него инспектору („отбивается,— ясно, не хочет учиться, дурака валяет, лодырь...") Инспектор „пробирал" Козленка, оставлял его „без обеда", несколько раз теребил за вихры. Однажды посадил даже в кутузку. Но ничто не помогало. Недоумевавший Терентьич, не теряя надежды, из всех сил ста- рался „наладить" лучшего дисканта: на спевках, прежде чем заставить Мишку, хрипя, как удавленник, сам по несколько раз пел всю гамму, заставляя „тянуть" и других учеников. Но каждый раз, как только Мишка приступал к гаммам, школяры со всех сторон, как волки яг- ненка, окружали несчастного и шептали: „соль... соль... соль..." Недо- вольствуясь этим, выставляли из за спины регента бумажки с надписью „соль" или же показывали на ладошке настоящую соль, специально приносимую ради этого из дому. Мишка обязательно сбивался, закрывал глаза кулаком и плакал, а взбешенный регент, возмущенно плюнув, бил его по лбу камертоном. Отвращение Мишки к „соли" дошло до того, что она стала ему сниться,—какое-то чудовище с длинными косматыми лапами, как ги- гантский паук, который бил его по лбу огромной клешней. Дома он не мог равнодушно видеть соли и, если она ему требо- валась, Мишка не называл ее по имени, а говорил: „эта". Когда же мать не понимала, он раздражался: — Дайте эту... белую... в — Кого „эту?" — недоуме.ала мать, невпопад подавая то то, то другое.— Языка нету, што ли?.. Сметанку?... — Нет,— дрыгал ногами Мишка, — которая горькая. — Редьку? Да он, маты мои, ошалел никак. Картошку — нет?... Матерь божка!... Хрен? Известку што-ли? Тьфу, будь ты... — Соль, — взревел как то Мишка, побледнев и схватив подан- ную окончательно растерявшейся матерью солонку, хватил ее об пол. И убежал из избы. Мать только руками разводила и огорчалась до слез: — Испялился совсем... Ни на кузницу, ни на мельницу. Я какой славный мальчонка был. Переучился... О, матушка троеручица.—Взды- хала и крестилась уже изрядно постаревшая Любава. Мишка бастует. Мишка кате-орически заявил матери, что он больше в школу» не пойдет и учиться дальше не желает. Озадаченная мать долго уговаривала его „не блажить" и ста- ралась узнать причину. Но Мишка молчал и причину не говорил.