Сибирские огни, 1924, № 1

он кончил блестяще и поступил в уездное училище. В уездном ему тоже было не плохо. С товарищами он дружил. Инспектор и учителя к нему относились хорошо. Особенно благоволил ему регент. И было за что: Мишка обладал чудным, исключительным голосом. Как то, когда дома никого не было, к Мишкиной матери, Любаве, пришла учительница прогимназии, Вера Николаевна (она покупала у Любавы молоко). Мишка в это время, пользуясь одиночеством и подражая заезжей певице, выводил „Однозвучно звенит колокольчик". Вера Николаевна — красивая, изящная, но чахоточная и крайне сентиментальная барышня,— услышав пение, остановилась, как вко- панная. Потом, побледнев, схватилась за грудь и задышала ча:то-часто. Потом почему то заплакала, подбежала к оторопевшему Мишке и давай ни с того ни с сего обнимать его грязную шею своими белыми руками. — Боже, как хорошо.—говорила она, хрустя тонкими пальчиками.— Как хорош-шо! — Что это? Сон! Я ушам своим не верю. Потом каким то особенным взглядом, с задумчивым лицом, долго смотрела в пылавшее or стыда лицо мальчугана. Насмотревшись же, как то по особенному светло улыбнулась и порывисто поцеловала Мишку в замазанные картошкой i убы... Уходя же обняла его, зачем то перекрестила. Мишка не понимал, почему так вела себя такая строгая нарядная и гордая учительница. Мишкина беда. Хорошо и беззаботно жил Мишка Козленок. Лучше некуда. Но однажды с ним произошел случай, который в дальнейшем своем раз- витии всполошил весь Медвежатск. Настолько серьезный случай, что вмешались инспектор, протопоп и даже обеспокоилась, вообще очень спокойная, медвежатская полиция. Началось „это" так просто. Как то на спевке Козленок тянул вместе с Терентьевичем „до-ре-ми фа"... Хорошо тянул — звонко и сочно, но Костька Груздев, раздурившись, рявкнул со всей мочи над самым ухом Мишки „соль" и сбил его. После этого срыва Мишка никак не мог взять правильно „соль", хотя раньше брал в е р н о. Терентьич был с похмелья, страшно зол и после множества тщетных попыток одолеть проклятую ноту ударил с досады Мишку камертоном по лбу. Всплыла шишка. С той поры его стали дразнить: „Мишка шишка", а также „соль". И везде на классной доске, на парте, во всех его тетрадах, на книгах, карандашах, на пенале, даже на его спине — всюду школяры написали: „соль". Самого же его перестали звагь по имени а звали не иначе, как „соль". Мишка возненавидел это слово всей своей маленькой детской душой, слово, сделавшееся проклятьем его жизни. На следующих спевках — ни на одной — захандривший школяр не йог осилить заколдованную ноту,— и Терентьич каждый раз бил его по лбу камертоном. Шишки с каждым днем росли, как и отвращение Мишки сначала к пению, потом к шклле, к товарищам, к людям... Тогда он стал часто уходить в огород, в полынь, где подолгу сидел,