Сибирские огни, 1924, № 1

Я под крышей обыкновенно щебетали ласточки. Сидишь здесь— .будто в царстве" Отдыхаешь. Думаешь. Но ныне Мишке и сарай,—не сарай; повертел точило—не веселит. Взобрался на бочку—не радует. Взлез на самую верхнюю переклади- ну—легче нет. Крикнул, чтс бы заинтриговать ласточек—не действует. Голос слабый. „Клядьба" ела Мишкино сердце! , Настолько душила, что весь белый свет казался ему могилой. Песни не пелись. Страшные мысли вертелись в голове. Не молить- ся... Не любить... Илька... Смерть... Мишка ушел из сзрая и залез на „вышку". . Родная вышка! Что может быть прелестнее тебя? Толстая, кирпичная труба. Мягкая, пересохшая земля. Знакомый перезнакомый сор. Три, вышедших в отставку, за старостью, серпа. Сломанная бабушкина прялка. Банка из-под керосина. А главное—баб- ;ки. Много их: брат старший, покойный Семен оставил в наследство... Каких тут только нет. И хромые, и битки, и налитки. Я плиты. За семь верст, на „Колдунах" собраны. Сами катятся. Только брось,— мимо окна не пройдут. И, все-таки, не это главное. Самое главное— бумажная икона. Мишка выменял ее за „двадцать гнезд" бабок у Стирьки. Я Спирька украл икону дома—со стенки содрал. — Ни к чему. Я бабками играть можно... Ни черта... Раньше Мишка поднимался на вышку по десять раз в день. Снимал картуз, широко крестился, подходил к иконе и кланялся в зем- лю. Часто стоял перед иконой на коленях. Поднявшись же сейчас на вышку, Мишка ощутил колкий страх: он был в картузе, не крестился, не кланялся. Ему очень хотелось уйти, но что то тянуло его к иконе. Святой смотрел на него груст- ными, страдающими глазами. Мишка хотел перекреститься, но святой вдруг взглянул на него Илькиными г л а з ами -и Мишка в безотчетном страхе поспешил через вырез на крышу. Как хорошо здесь. Направо, налево, во все стороны—на десять верст. С неба—солнечные волны. Снизу от реки, со всех сторон—аро- мат. И еще что то в воздухе.. Не поймешь... Лучше всего... Задумался маленький Мишка. Видения прошлого пошли на него. Окутали кудрявую голову. Унесли... „Ему стало пять лет. Они жили в деревне. Его сестра Яня с подругами—пятнадцать человек молодяку-девочек—уллыли на батах за реку „по черемку". Тоже ясно было. Хорошо помнит—мать кур-уны стряпала. Он лежал в бревенчатых стенах, больной, и смотрел в открытые двери на гору, на лес, на тучи. Мать принесла ему морковку, обняла: — Кудряшенька ты мой. И крепко крепко, со стоном поцеловала. Я через час мать вбе- жала тревожная: — Ой, ребята. Это че же черное то показалось? Одали туча какая. Вскоре запад весь почернел, и среди дня стало плохо видно солнце.