Сибирские огни, 1924, № 1

Андоюшка,—кричит,— такой-сякой. Подвязывай, подлец, оглобли без коней, дескать, желаю ехать: на конях то дурак, говорит, может. Тэкс. Ну, Андрюшка, понятно, что ж. Подвязал: изобьет ведь, лешак, ежели .. Здо-ровен-ный был Поставил, значит, Андрюха оглобли квер- ху и коней в повод взял. Дальше что, батюшка? — спрашивает с пе- чалью (добра то не ждал). А он, Симеоха то, ак чудак был человек, царство небесное, как скомандует попадье, чтобы та, значит, сади- лась в телегу. Ладно. Ну та, понятно, Катерина то Васильевна, дело женское, да и тихой уж больно была, села и Гедошку на коленки по- садила. X орошо. Сидит, бедная, ждет; молчит, д^вует—что еще задумал батя. Ну а он го-го. Отец то... Симеон как разбежится сзади, да как толкнет телегу то под гору... едва сам успел ввалиться. И понесли. Уклон то большой был, сажен на двести, крутой, да прямой такой, как нарочно для катка сделанный. И понесли. А поп хохочет, Симе- он то. Ура,—кричит во всю головушку.. Умора, как порасскажет Ачдрю- ха. Рукавами широкими размахивает, что твой чорт (пастуха-бурята напужал еще тогда: баран, вишь, пастух то выгнал в тот час из за хребта)... И понесли! Да как трахнется телега то, уж у самого конца почти, о кочку да и на бок.. Ну, понятно, и сам, и попадья, и Гедеош- ка турманом из телеги. Расшиблись, конечно. Ему-то, положим, ниче- го, плечо только маленько вредил, а вот матушка недели две маялась, бедная. И Гедеошка тогда убился шибко. Голову стряхнул. Оттого то и память у него отшибло. От этого... Ух и бедовый был человек, отец то Симеон... Брат-то он ведь мне двоюродный... Отча-янный был, хо-хо! Инспектор. Инспектор училища был тоже самый натуральный: он добросо- вестно рвал нам уши, тряс за чубы, шелкал по затылкам, а иногда, для вящего внедрения искомых знаний, деловито бил нас лбами о классную доску. Словом, дело шло, как следует. Все своим чередом. Так вот и учились мы, с каждым днем все больше и больше на- полняя наши пустые кладези драгоценным грузом знания. Но школа занималась не только нашими мозгами. Она в равной мере обрабаты- вала и сердца своих питомцев, всемерно развивая чувство прекрас- ного. Это дело было поручено учителю искусств Кобрину, абсолютно ничем не интересному, вечно молчавшему на вопросы и жевавшему рыжие усы, и Терентьичу. Наш регент. Терентьич или по паспорту: Геннадий Терентьевич Фасольев со- стоял у нас учителем пения. Он очень любил свое дело и чрезвьиайно берег голос дававший ему возможность жить, а нам псстигать красоту нотного пения. В интересах сохранения голоса в полной исправности, регент носил с собой, даже в церковь, темную б/тылку с какой то лекарственной жидкостью Жидкссть э>у Терентьич принимал за вешал- кой в два приема: половину перед началом службы, а вторую поло- вину перед херувимской. Когда же подходило „многолетие", он раску- поривал какой то плоский флакончик, носимый им во внутреннем кармане, у самого сердца. Некоторые школяры, полегкомысленней,