Сибирские огни, 1924, № 1

Распластался он в травушке зелененькой—такой худенький, такой маленький. Через угол рта кровь хлынула. Прищуренный глаз на примятый жаркий цветочек устаурился. Муха на губу села, в рот заглянула... — Докомиссарился,—сказал один. — Я и живуч человек: ведь, сколько пуль всадишь—дергается. — Да не в этом дело: как понять не можете. Военную пулю всегда надо надрезать немного. Тогда она крестом прет... Ну д а, ви- дите. Какая дырочка малюсенькая: что спереди, что сзади... Заку- ривайте. — Ну, как бы там ни было, а, слава богу, отделались. — Теперь на станцию. — Типун вам на язык: сказанете же. Хоть ноги то у нас и не купленые, а спасибо за удовольствие. Тащиться такую даль. Тут вот, за холмиком-то, кажись, деревня спряталась? Пойдемте в нее лучше. Довезут мужики... Щурится, слепит солнышко. Травка покачивается. Колонок по- драл куда то, задрав хвостик, и вытянулся в струнку. «Фигу видел. Видел, видел",—кричит шутница птичка. Развалился широко Байкал, лежит, гладится, зеркалом блестит, горы небу показывает. И сторонкою от берега, вдоль Байкала, Козин Семен шагает в шабуре, кушаком подпоясанном, в бреденцах легоньких, подкладку черную из-под шапьи на лоб себе нахлобучил. Не вернется уж Семен Козин к избушке ласковой. Видел он с бугорка тех трех с винтовками, а когда в сторону подался—слышал выстрелы. И потому, должно быть, еще упрямей шаг, жестче тело. И воро- чается за стенкою нахмуренного лба узловато-жесткая веревка —мысль, то больная и ноющая, то суровая и торжественная. И не избегает уж люд й Козин Семен. Идет упрямый и властный. На берег спокойно взглядывает, ждет уверенно, когда, наконец, встре- тится она, лодченка эта какая-нибудь, чтоб переплыть ему на ту сторону озерка этого Байкальского. И остаются от него в песке ямки угловатые глубокие... Федор Тихменев.