Сибирские огни, 1924, № 1

— Я не помню, жил я или не жил. Так, обвалом, закружилось все. Мы свою хрипели Марсельезу, Выплетая ленты из девичьих кос. У костров бумажных грея ноги, У костров судейских пстрахов, Подводили славные итоги Забранных патронов и штыков. И, как ленты,той же кровью алой Сердце злое билось о ружье. Ведь тогда еще не полиняло Красных флагов новое тряпье. А в харчевне, рядом, вижу—тоже: Николай угодник и портрет царя. — Эй, товарищ, зто что за рожа? Почесался: „Да, понятно,—зря". Не спеша соскреб в стакане пенки, Встал на самодельный стул. Повернул царя мундиром к стенке И словцо такое завернул. Так погиб последний из династий. И угодник божий загрустил, Открывая двери нашей новой касте Никогда не виданных громил. IV. Я никогда еще не слышал Такого грома в облаках. Когда взбирались мы по крышам, Ища врагов на чердаках. Пять корпусов палили в солнце, Чтоб кровь сильнее разожгло. И флаг совали мы в оконце, На штык рубаху приколов. • На колокольнях и соборах, Где пулеметам цель в толпу, Отменный ладан легкий порох Указывал упрямый путь. И, как всегда, победой быстрой Отметив каменный карниз, Какие громовые искры Мы с высоты бросали вниз. Потом, свершивши муэззинов Призывы глоткой из свинца, В прохладный бархат лимузинов Спускались, остудить сердца. И множа мелкую тревогу Рожок взбесившийся орал: — Эй, пешеходы, дай дорогу! — Эй сторонитесь, генерал!