Сибирские огни, 1924, № 1

Но для Груздева целые вереницы поэтов, больших, нг стоящих, сорвавшихся на заумном и самоцельном словотворчестве—не указ: „Блуждания поэтов указывают лишь на слабость школы и не предрешают вопроса о жизненности самого принципа". ') Вот уже поистине: назвался Груздевым - полезай в заумный кузов. Что ему до того, что на наших глазах начинается обратный про- цесс—дегенерации лирики по существу атематической, приближаю- щей я к форме чистого звучания музыки и параллельно этому мо гуче возрождается роман, это циклопическое, чисто тематическое, идео- логическое создание, где „что", если не превалирует, то уж во вся- ком с.-.учае не покрывается „как ? „Лишь были б желуди" масок, приемов и поз. а корни—„пусть сохнут"... Всем вышесказанным я отнюдь не хочу отвергнуть формальную критику, как метод исследования: подобно тому, как совершенно до пустим национальный разрез в изучении литературы (такова старая история литературы и критика, знавшая русскую, немецкую и т. д. художественную литературу и только в этом плане ее изучившая), как допустим и социально классовый разрез художественного творче ства (подразделшщий литературу на буржуазную, помещичью, про- летарскую, крестьянскую), как возможен и разрез философский (шко- ла Оскара Вальцеля), исторический (литература 20-х, 30 х, 40 х и т. д. годов XIX или к. л. другого века), половой (эта история мужской ли- тературы и, в особенности, литературы женской, открывающая но- вые горизонты в познании творческих ценностей, еще не написана, но она будет написана; сейчас зародыш представлений о ней—в обы- вательских шуточках об особливой форме .дамских" стихов, „дам- ской" беллетристики и т. д.) как возможна, наконец, и история, и специальная теория творческих личностей,—так возможна и, конечно, необходима специальная история и теория литературных приемов, критика этих самых приемов, учение о стиле, сюжете, мелодике стиха и пр..- Но поскольку выдвигается теория некоего формального монизма, поскольку анализ формы отрывается от всех многообразных корней и сил, определяющих интегральное, художественное целое — постольку создается реакционнейший фетишизм, самая формальная критика пре- вращается в мертвую схоластику, коллекционерство, в накалывание живой бабочки на критическую шпильку, рассовывание разорванных частей художественного организма по ящикам, колбочкам и коробоч- кам пиррихиев и спондеев, в смешанные пародии на законы разви- тия творчества, в роде гомерической Америки Шкловского, что „на- следование при смене литературных школ идет не от отца к сыну, а от дяди к племяннику" 2) и т. п. сапоги в смятку... При этом старательные Вагнеры формальной критики, анатоми- руя воображаемых гомункулусов — писателей (ибо духа живого в них не чувствуют), с мнимой научностью разлагают Толстого или Пушкина на клеточки, молекулы, атомы, все определяют, все на счетах "при- кидывают, одно лишь определить забывают: почему и как творческое сердце бьется, почему все, от идеологии, психологии и до сюжетной Яльм. Петроград, „Утилитарность и самоцель", 190. ^—„Розанов", 5.