Сибирские огни, 1924, № 1

вырвать из пут приема литературщины ту самую „незамаскированную честность", которую Груздев саркастически называет „тенденцией". И даже для циника Розанова; гениального паяца, кривляки, многорожего и многопозаго, его последние книги—„Уединенное" и „Опавшие листья"—были исповедническими попытками „сказаться без слов, без формы"... Виктор Шкловский, признавая их „героиче ской попыткой уйти от литературы", тут же верный своему принципу —ходить на голове и сыпать парадоксы ногами—замечает: „И книга вышла прекрасной, потому что создала новую литературу, новую форму". *) Чтоб поставить эту мысль на ноги и поставить причины и след- ствия на их место, нужно из цитированной фразы вычеркнуть лишь один звук „ч". Весь парадокс, вся ошибка обращения причин в след- ствие и следствия в причины-заключается в этом шальном „ч" в сло- ве „потому что". Вычеркните „ч"—и получите истину: „.„книга вышла прекрасной, потому-то создала новую литературу, новую форму". Именно так: не потому порывался Розанов „сказаться без слов, без формы", что хотел создать новую форму, но потому-то и создал пре- красную книгу и новую литературу и новую форму, что, наконец разорвал маску и сказался без слов и формы. Тс же относится и к Андрею Белому и ко всякому вообще большому творцу и художнику. Для Шкловских и Груздевых „душа" произведения в сумме стилистических, речевых, композиционных, сюжетных, тематических и т. д. приемов, в самоцельной игре форм; для подлинного же худож- ника самая форма—лишь результат мучительных поисков тех художе- ственных средств, какие могли бы выявить писательскую личность, его мирообраз, его мировоззрение и мирочувствовачие, его пророческое прозрение новых форм и нового содержания самой жизни, или его фанатическое презрение к существующим формам и содержанию его личности и окружающей его действительности. Потому то у подлинного художника нет одной и единой маски. Их обычно столько, сколько в его произведении героев. Вживаясь в них, отдавая каждому из них часть себя, растворяясь в них и их в себе растворяя, рождая их и через них, к*к личность, рождаясь, ме- няя через каждого из героев угол падения луча сознания в мир (мировоззрения в буквальном смысле этого слова), художник выя- вляет в многообразии героев (иг и лирических настроений, или тема- тических построений, или сюжетных ьомпозиций, или, наконец, идео- логий) многообразие собственного духозного опыта, многодо- рожье внутренних путей, коллизии собственных внутренних сомне- ний, недозревшие до степени веры столкновение и борьбу полярных (или частично друг друга отрицающих) правд в своем (и обществен- н ом) СОЗНЭНУИ. Достоевский не был (наедине с ссбой, в своей высшей исповед- ной правде «незамаскированной честности») только Алешей, или только Митей, или только Иваном Карамазовым. Он был и Алешей, и Митей, и Иваном, и Смердяковым, и Федором Павловичем (Карама- зовым—отцом). Он не был также только Раскольниковым—ему хоте- *) Розанов, 1?.