Сибирские огни, 1924, № 1

него дню окопы рыть! И пущай не надеются, казаков в город не пустим. Только ежели под конвоем каких приведем для допросу и для расстрелу. Вот наш сказ! Поняли? Айда все, как один, рука об руку на защиту Совецкой власти. Ура-а!.. Покорным перекатом по собравшимся: ура-а!. . Катошихина сменил худощавый, тонкоголосый поляк. Коверкая ударенья; он рассказывал; —...И панночки и всяки буржуазны госпожи тогда безо всякой со- вестливости ковыряли зонтиками раны коммунаров. Так и теперь они желают ковырать наши раны, но мы им того сделать никак не поз- волим. На каждом телеграфном столбе одного врага нашего повесим... Этот поляк на всех митингах говорил одно и то-же. Рассказывал поразивший его эпизод из французской революции и грозил против- никам телеграфными столбами. Маруся не стала слушать его. Поиска- ла тревожными глазами Степана, не нашла. Стала пробираться назад. Побежала к бывшему винному складу, в военно-полевой штаб. Мет- нулась стремительно к часовым, но сразу, почти сразбегу, останови- лась. Невысокая старушка в сбитой набок шляпке тяжелым взглядом своим ее остановила. — Наталья Викторовна! Что вы здесь... Яростная. С трудом разжались поблекшие губы. Материнская ненависть глушила слова. — Леночку забрали... Уж несколько часов стою. И страстным выкриком: — Может, уж убили! Ни меня, ни отца в ваш застенок не про- пускают. Я вот стою .. Ноги сгибаются, а стою. Выстою, узнаю!... А отец бегает, пропуск к дочери вымаливает. Всякий застенок пробить воплями можно, только не ваш, звериный!... У Маруси сверкнули глаза. Крепкие ладони в кулаки сами сжа- лись, но у Натальи Викторовны затряслась голова. Старенькая... Такая- же по Марусе ночами в Иркутске плачет. — Застенка никакого здесь нет! Если-б Елену провели в тюрьму, вы бы видели. Должно быть она в караульном или на допросе. Я сейчас узнаю и вам сообщу. Сядьте хоть на крыльцо. * Мотнула перед часовыми клочком бумажки с печатью штаба и быстро скрылась за дверью. Елену в штабе не скоро розыскала. При- вели ее по распоряжению Катошихина, но допросить поручили Лебедеву. В узкой комнате в одно окно, с наспех сколоченным деревянным столом и двумя табуретками, встретил ее Лебедев. Голые, без лозун- гов, воззваний и приказов белые стены сдавили унылым свои молча нием. Елена побледнела. А у Лебедева пятнами на скулах выступил румянец. Он ненужно подвигал табурет, побарабанил пальцами по столу. И вдруг неожиданно горячо сказал: — Елена Викентьевна, я не смогу вас по настоящему допросить... Это собственно... даже недобросовестно перед товарищами, что я взялся вас допрашивать... Но я вам верю, глубоко верю. Ведь я... Елена резко оборвала: —Что значит „по настоящему". Пытку, что-ль применить не сумеете? Для меня новость, что обывательские сплетни... — Нет, нет... Бросьте такой тон! Я с вами искренно. Говорю, что нет достаточного хладнокровия, чтоб спросить... — Я сяду... У меня от всей этой обстановки голова кружится.