Сибирские огни, 1924, № 1

Поиски „осязаемого ничто" и составляют, по Каверину, динамику жизни как и динамику действия его стеклянных рассказов: неосязае мый Курт, жаждущий обресть „осязаемое ничто", неосязаемый доктор Фауст, бесплодно ищущий философский камень, шарлатач Гачсвурст, разыскевгкщий золотого ослика, схоласт Освальд Швериндох, алчу- щий оживить гомункулуса („Пятый странник"), неосязаемый Генрих, обращенный в осязаемую бронзовую статуэтку '), профессор, умира- ющий во имя того, чтобы доказать, что мир—пустая бочка („Бочка"), шулер—Dieu, бесцельно тасующий крапленые карты мировой истории —такова эта кавалькада странников, созданные из ничего, путеше- ствующих в ничто... Эти трагические гротески и новеллы разыгрываются в безвоз- душном пространстве; национальные и классовые колоды людей и стран —лишь кукольные платья, лиш- алгебраические знаки и схема тицеские формулы наций и стран. Оттого так неохотно вводит юный пуппенмейстер в свои ш а р жи и гротески русскую действительность: ведь это обязывает к осязательности, быту, тяжести, весу, месту, вре- мени, пространству. А ему нужна не земля—он не верит в реальность земли—но картонный глобус на столе в кабинете и на глобусе—кар- тонная Германия, i) Англия, Абиссиния, Франдия (Шулер Dieu), вы- бранные, как место действия, со всегда одинаковой готовностью и равнодушием химика... Осв. Шпенглер увидел бы в таком мироощущении о ;но из ти- пичнейших проявлений мировосприятия человека эпохи больших го- родов и заката цивилизации. Мы же склончы увидеть—одну из свое образных форм крайнего рационалистического скепсиса, умного (в отличие от обычного—глупого) ничевочества человека буржуазной культуры и в то же время лишнее свидетельство упадочнь х бездо рожных настроений современного юношества. Тем не менее писаниям Каверина, несмотря на явственные влия- ния Лоренса Стерна (зссбенно сказывающемся в нарочито запутанной, переставленной композиции сюжета—см., напр. „Хронику г. Лейпцига"), Э. Гофмана и Уленшпигеля—нельзя отказать ни в своеобразии, ни в блеске изобретательности, ни в алгебраическом расчете каждого слова и действия. Самый язык Каверина отлично выдержан в тоне стилизованного переведа с немецкого, доведенного до нарочитых и от того комиче- ских немецки мещанских прозаизмов: „Звонко кричали мальчики с содовой водой и какие-то старухи в чепцах говорили, стоя у входа в дом, о своих хозяйственных соображениях". 3 ) Вполне возможно, что, органически преодолев влияния западных романтиков, Каверин обозначит собой новую свежую линию в русской литературе, линию тонко иронического гротеска, трагического, сказочно окрашенного, шержа. Решающим в этом смысле для Каверина моментом будет тот, когда он попытается в том же марионеточном плане прощупать пру- жины и приводные веревочки русского быта, доведя их до гиперболы, до гротеска, « г ) См. хронику города Лейпцига за 18... год. Яльм. „Серапионовы братья". Берл., стр. l i 3-165. 2 ) lb. 147. Курсив мой Я. Б.