Сибирские огни, 1924, № 1

Нарочито туманная неопределенность описания,внезапный пере- ход к „совершенно непредвиденным" обстоятельствам любимый при- ем автора „Униженных и оскорбленных". Повторяется он и у Федина: „Стоит ли говорить, что привел бы Порфирий Максимыч все свои мысли в полную гармонию... когда бы не произошло с ним совершенно непредвиденное. Собственно и случилось то это не с ним, а как то над ним, помимо него, обрушив- шись откуда то с другого конца света"...') Оттуда же—появление юрких, серых, неизвестных, с маленькой прыткой приставочкой „с" после каждого слова. ' „Был этот Юрок и весел, и к каждому слову прибавлял почтительное „с". — ..Это надз понимать-с: вы—человек другой линии-с, ваша линия, Порфирь Максимыч, не та-с, ваше место не тут-с"... 3 ) Наконец, умело пользуется художник сильнейшим приемом До- стоевского, заостряющим все мучительные сцены „Подростка", „Иди- ота", „Записок из подполья"—изображением трагического, как смешного, в тупых глазах окружающих. Такова униженная и оскорбленная и в то же время смешная в своей униженности Анна Тимофеевна, надеваю щая, на потеху Энгелю, подвенечное бальное платье, она же—в сцене половодья, когда, надрываясь, ловит по воде уплывшие из тележки арбузы, под насмешливый визг мальчишек... Реставрация сентиментальной помести и рассказа, быть может, как никогда своевременна и законна именно сейчас, когда озверелому в войнах человечеству приходится повторить путь первоначального накопления чувств человечности, сострадания, вернуться к ближнему от борьбы за дальнего. Федин пожалуй,—самый серьезный и искренний писатель из всех „серапионов". Его экономное в образах и живописаниях слово заставляет т мн и ть каждое зоркое художественное его сравнение. Не забудется сцена, когда пришибленная Анна Тимофеевна, „пятясь задом, тихо, точно ее выдул неслышный ветер, ушла", как не забудется фединская осока, что „кружевными пальцами показывает во все сто- роны" и никому не опровергнуть образа „заводил шулеров, парней гибких, как прут", у которых „глаза крутятся рулеточным волчком в блюдце"... 3 ) Есть основания для отрадного предположения, что в своей даль- нейшей проникновенной и медленной над собою работе Федин поды- мется от раннего Достоевского к позднему (речь идет, конечно, не о мировоззрении, но о приемах психологического провидения Достоев- ского) и от малых тем к крупным (сейчас художник работает над романом из эпохи мировой войны). Но, сумев войти в гоголевскую „Шинель" и в достоевских „Бед- ных людей", нужно суметь из них выйти—к себе, к своему мирооб- разу. Иначе Федина ждет участь эпигона, правда, эпигона великой школы и традиции умного и талантливо-чуткого, но эпигона. т ) lb. „Конец мира", 125-126. Курсив мой. Я. Б. в') 1Ь. 28-129. Курсив мой. Я. Б. «о) lb. 62, 66, 69. Курсив мой. Я. Б.