Сибирские огни, 1924, № 1

это показать и доказать в превосходном бытовом гротеске „Коза" современнейшей вариации на тему гоголевской „Шинели" и чехо- вского „Крыжовника". Унтер Пришибеев революционной эпохи знал не только „р-рас- ходись котор-рый",—он пережил свой особливый пафос; сколько-бы в нем ни было элементов зубодробительства и хулиганства но это пафос всамделишний. Посудите сами. Февральская революция. Пусть. ft какая такая революция? Наш уезд, если хочешь, весь не освещен Что к чему и кого бить—не показано" *) Этот единый собирательный уездный Аполлон Перепенчук про- шел сквозь огни и воды революции, тысячу раз его насильно отры- вали от будничной жвачки, разрушали „мечту" о своей козе, вырабо- тали в нем горький скепсис.— „Много-ли человек стоит? ft стоит человек три копейки со всеми своими качествами". 2 ) Привели его к мысли об единстве души у человека и у червяка или даже к убеждению, что „нету, значит, никакой души. И у человека нету. Человек—это кости и мясо. Он и помирает, как последняя тва^ь, и рождается, как тварь. Только что живет по выдуманному"... 4 ) Вот он—примитивный,, философ-материалист" наших дней. Эпоха голода и холода ожесточила его во сто крат, убедила в чепушистости его, с позволения сказать, личности, приводила подчас к героическому решению—лечь под колеса поезда (см. расскез „Аполлон и Тамара"), но, полежав, встал наш Перепенчук с твердым намерением хоть кладбищенским сторожем век скоротать, хоть зубами годы продер- жаться на Эйфелевой башне, хоть век на буферах провисеть, но жить, жить, жить! Оттого и для Синебрюхова чужая жизнь, чужая кровь—больше не кровь, а балаганный клюквенный квас, оттого и локтями работает „унтер Синебрюхов в миллион раз яростней, чем унтер Пришибеев" — да что локтями!—он и убивает весело, „с выражением на лице", так сказать, с „гордо закушенной нижней губой". —„ Для ради молодчества казним, дух внутренний поддержать". 4 ) Ему и смерть в соответствующем клюквенном виде представляется: „Эта неправда, что смерть—старуха с косой. Смерть—маленькое и мохнатенькое, катится и хихикает". 5 ) Что в сравнении с цинизмом этой синебрюховской „мохнатенькой" смерти, что „катится и хихикает",—свидр игайловский, с усмешечкой, образ вечности—крестьянской бани с паутиной по углам? Таков современный готтентот, так ярко явленный в творчестве Зощенко. Вопрос, однако, в том—сумеет ли сам автор выскочить из этой навязчивой серой маски, чтоб дать (хотя-бы в стиле того-же злого шаржа) каррикатуру большой темы, каррикатуру эпопейно русскую, J ) lb., „Рассказы Синебрюхова ', 112; 3 ) lb., „Последний барин -1 , рассказ старичка, стр. 41. A lb., „Аполлон и Тамара". 94; 6 ) lb.. „Рассказ Синебрюхова", 116. 6 ) „Гиблое место", 143. Курс, м о й - Я. Б.