Сибирские огни, 1924, № 1

— Марья Митревна, в городу неблагополучно! Огню нет, а на- бат бьют! Там внизу болтают, что это большевиков бить народ кли- чут. Где у тебя хозяин то? Занавесками с утра завешаны окна. Оставались. Пока одну сор- вала, окно распахнула, сердце издрогло дрожью тревожной. Даже Яндрейкин заливчатый плач не сразу услышала. В испуге швырнула его. На мягкое, на кровать. Не ушибла, а перепугала. — Пожар? Где? Что такое? С улицы отозвался... Кто, даже не разглядела. — Не-ет! На площадь скликают... Слабость в руках и ногах, как путы. Бежать надо, а она на стул мешком тяжелым. Но Яндрейкин плач, наконец, до сознания дошел. Переборола себя, на руки его взяла. Потом, успокоив кое-как, Дуне передала. Я сама, в полубеспамятстве от страха и тоски, по лестнице вниз. Высокая, степенная баба в цветном полушалке, жена Скрыпки- на спокойно на верх подымалась С Марусей столкнулись. — Не сумлевайтесь, барыня, это на митингу собирают. — Как на митинг? Почему же набат? — Ну? Что приказал? Ях, да скажите же скорей... — Чем печатную об'явку клеить, больно долго, айда, говорит, жарь в колокола. Все придут. Вот и ударили. — Ох, господи... А я чуть ребенка не пришибла, испугалась, бро- сила... Ох! — Да вы айдате, проходите. Там, сказывают об казаках известья, какие то об'являть будут. На наш город, сказывали, казаки двигаются. Маруся мотнула головой. Стремительно на улицу выбежала. Прекратился гул медного зова. Но встревоженные люди все еще бежали к собору. Лиц Маруся не различала. Дорогу плохо видела. Воздух сентябрьский,—прозрачный хрусталь. Четок и бестрепетен в нем красный флаг у самой соборной паперти. Тесно сгрудились люди на круглой площади. Марусе невиден был Степан,но услышала его го- лос. Слабогрудый, заглыхают на площади его слова. Не все, отрыв- ками до Маруси долетели: — Готовы... осаду... крепкий отпор. Плечами, грудью, руками расталкивала толпу. Не слышала бра- ни, не ощущала толчков. Вперед пробралась. Увидела круглый мае сивный стол у соборного входа. На столе—Степан. Покраснело у не- го лицо от напряжения, прищурены, как всегда, в волнении глаза, и натужно повышен негромкий голос. — Капиталисты и буржуазная интеллигенция... Паразиты проле- тариата... 4 Даже и здесь -не все слова слышны. Ну, где ему на площади говорить? Неловкость и родную внешнюю невидность Степана, как свои, в себе ощутила. Покраснела стыдливым неровным румянцем, сжала плечи и глаза потупила. Вздохнула вольней, когда Катошихин Степана сменил. Коренастый, уверенный в необходимости кричать а толпу, зычно вопил: — Которые за Совецкую власть, сами дело понимают! С ими рука об руку! Которые сознательные, сами винтовку попросют. Коли мурлом вышел, дадим. Па-ачему такому не дать? Дадим! Яйда с на- ми заодно все трудящие. Я буржуазия, всякая ученая сволочина, если саботажная, не путляйся промеж ног! Их к делу приделим! С завтраш