Сибирские огни, 1924, № 1

Но не только мужичьих бунтарей томит эта мысль—„ человек— вот важность",—навещает эта мучительная тоска о человеке и чело- вечности и жизнерадостного коммуниста-комиссара Тимоху, у кого вечно „смешки бьются в теле". Во время суда над повстанцами уста- лому, измаявшемуся Тимохе „хочется о чем-то подумать, например, о человеке, о душе, вот что на допросе распространялся Медведев—да какая дума взбредет умаявшемуся, а после—не успеешь, пойдут но- вые декреты—новые дела". („Кол"). И даже следователь Ч. К., коммунистка Катя, „клетчатая, известно",—и та теряет равновесие, механический покой, попав из городской сутолоки в уездную тишь.— „Тоска мучит Катю. Не то в городе, в столице... Там только успевай повора- чивайся: партком, конференция, с'езд... работа, трамвай, автомобиль. И ни о чем не думаешь. Молчит душа".— 1 ) Здесь неизбежная мука всякой революции, страдание за человека, рожденное в разрушительной революционной радости, без которой революция была-бы бессмысленным зверством (таким же, как война национальная) И чутко отмечает истоки этой великой печали Ники- тин: „Была кровь—значит нужна и печаль. Жер~ва без печали П'ста".— 2 ) „Печаль-же нужна сердцу, как роса траве на пыльной дороге",—воз- вращается Никитин к той-же мысли в поЕести „Полет"— 3 ) Эта революционная печаль—да будет позволено так выр а з и т ь с я- пронизывает и писания коммунистов-беллетристов—„Страду" и „Не- давние дни" Аросева, роман „Неделя" Ю. Либединского, и др... Она не может найти себе выхода в жестокой стремительности ре- волюционного шквала. Некому „пожалиться" в революции на обес- ценение человеческой личности, на беспощадное ее истребление. Разве колу, под которым погребены повстанцы? „Недаром ищут у кола утешения, —сурозо замечает художник.—Где-же искать? Надо где- либо. Человеку всегда хочется искать".— 4 ) И вот мудрый лесной че- ловек Пим „хоронится, с колом дружит, весну ждет, голубую чашу". Не найти исхода, не дождаться отзыва и Панаське Лепенчуку, старосте плененных Колчаком красноармейцев, умирающих, заживо гни- ющих на белогвардейской барке: „Пожалигься-бы камышу, рыбе, камню, да нет..- Над головой глухо замкнуто тучей небо. Папаха собачья тоже.. куды?"— 5 ) Заметьте: камышу, рыбе, камню, не человеку. Эта мысль о че- ловеке и не забрезжит в сознании сурового печальника Панаськи Ле- пе-нчука: человек каменней камня, безответней рыбы, пустее камыша. Здесь сплетаются обе темы Н. Никитина - о камне и человеке, здесь тоска человека упирается в глухую каменную стену. Здесь про- падает сходство художника с разудалым Тимохой Пушковым, перестают биться „смешки" в его теле, здесь теряется и сходство Пушковых с веселой яичницей—глазуньей. Здесь мальчиший гротеск переходит в подлинную трагедию—трагедию „песьей души" нашей,— „Никого мы не понимаем. Ни пса. ') „Рв. форт", 55. 3 ) „Бунт - , „Ночь", 110, курс, м о й - Я . Б. 3 ) „Полет", гл. 22. Цитирую по рукописи. .Рв. форт', 102. 5 ) Jb. „Барка", 152.