Сибирские огни, 1924, № 1

— Леночка, я тихонько... Я сзади... Только до штаба провожу... Молящий, горем притускленный голос. Собачьи, просящие глаза... Не может оторваться от детеныша... ftx, мама! — Ну, пойдем. На улице обычная теперь сутолока. Много шинелей, где-то раз розненные выстрелы. И рядом повседневное, совсем мирное: крестьян- ские телеги с базара, спокойно любопытные взгляды баб и равно мужиков, смятенье и рев, заблудившиеся телки, конные четко вытап- тывают. Ветром доносится солдатская песня. На каждой улице люди с винтовками. Около здания Исполкома разноголосый шум. ft в от- крытых окнах чуть пошевеливает ветер занавески. Пахнет обедом, пеленками, пылью. Две жизни причудливо переплелись. Новая гроз- ная, в которой изменчив каждый миг, и в каждом миге дыханье беды или смерти. Та, что волной накатила из столиц и в этот глухой го- родишко. В самом одичаньи своем величавая, тревожным покровом покрывшая затхлый устой скучных серых домов. И прежняя, годами в уездах утвержденная на немощеных, широких улицах, в простор- ных хозяйственных дворах, в кладовых и чуланах с громоздкими тя- желыми замками, за деревянными с охраной гвоздей заборами, чах- лыми пыльными палисадниками, неуклюжими парадными, слепова- тыми окнами, в невысоких комнатах с занавесками, граммофонами, жирным удушливым чадом кухонь, с образами в золоченых и сереб- ряных ризах, устойчивыми двухспальными кроватями в темных спаль нях, тягучим размеренным людским житьем, в котором даже публич- ные дома на окраине мирны, как поповское жилье. И оттого, что эта жизнь исконная отверделым в гранит пластом залегла в городе,—случай- ным и коротким казался шквал новой. В дневной сутолоке даже не страшным. Но для Елены теперь четок шум его наката. О Литовцеве думала: неужели его поймали? О конвойном и о матери забыла. На- талья Викторовна жалкой старческой рысцой едва успевала за ними. Черная шляпка сползла набок, смешно хлопала по боку незаметно для самой себя взятая ненужная большая дамская сумка. От торо- пливых и неверных шагов путалась в ногах юбка. Встречный дерзко- глазый подросток в длинной шинели посмотрел на нее и громко за- хохотал. — Эй, товарищ, ты-бы старуху-то к поводу што-ль подвязал! Вишь, отстает, ft норовит рысью. Молоденьку от тебе оттереть, поди, хочет. Старательная! — ... Мать! Сама увязалась, пущай бежит взаде. И куды ты, ба- ушка, вяжешься? Только перед народом себе страмишь! Такие-ли твои года, чтоб под стражей ходить? Уж это молоденьки нынче бес- совестны, а ты, чать, сроду с солдатьем не вязалась, гы-гы-гы... На улице добродушное лицо конвойного вызывающе дерзким стало. И говорить стал отрывистей и насмешливо. — Чего вяжешься? Вертай домой, в штаб с собой все одно не возьму. Кому ты там нужна? Нашему брату и то валандаться с тобой интерсу нет. Елена услышала, остановилась. С гневным огоньком в глазах, но, сдерживая голос, сказала: — Вы-бы постыдились над мамой издеваться. Стара уж она. У самого где-нибудь мать плачет! Пойдемте^тише. а Мама,^ возьми меня "ОдГруку.