Сибирские огни, 1923, № 4

И наскоро, на ходу, насколько позволяет грохот поездов, шум экипажей, крики разносчиков, рожки и сирены автомобилей, усталый глаз скользит по заголовкам газет. „В последнем матче бейсбола Ги­ ганты выиграли пять ставок, филадельфийцы три... Миссис Z заявила, что Америка самая свободная страна в мире“ ... И подобно тому, как этажи лезут на этажи, и поезда проносятся над поездами, так и га­ зетные пустяки, анекдоты, рекламы и подлинные события громоздят­ ся друг за другом, слипаются в единый неразличимый ком. Где здесь важное и где неважное—кто станет разбирать? Что сенсационный скандал и что мировая история—кто станет задумываться? В пьяной пляске, словно сумбурные грезы лихорадочного бреда, проносятся строчки за строчками, сенсация за сенсацией. Читатель глотает их наскоро, как предобеденных устриц. И кажется ему, что за тысячи миль от него, в далекой Европе, да, повидимому, и вообще на пространстве всей вселенной, все совершается так же хаотично, бессмысленно, дико, как в этом городе-гиганте, в этом царстве небо­ скребов, грохочущих поездов, хриплых криков, безумных скачков от нищеты к миллионному дворцу и от миллионного дворца к ночлежке. Нью-Йорк—канат над пропастью. Тысячи людей идут по нему и грезят о несбыточном,—обрываясь, падая, увлекая за собой соседей. Сорокоэтажные дома, это—памятники из грез, немые свидетели их го­ ловокружительных полетов. Подобострастно замирая, смотрят на них миллионы зрителей, и каждый с трепетом ждет момента, когда и его нога повиснет, наконец, над влекущей бездной, а ухо уловит откуда- то издалека звенящую музыку миллионов. II. Статуя свободы. Статуя свободы, сэр, стоит два миллиона долларов! Мой собеседник указывает вдаль, где в дымке речного тумана высится серая громада, и умолкает, подавленный величием. Мысль моя устала от арифметики. Она бежит куяа-то в сторону, по путям непонятным для гражданина Соединенных Штатов. Два миллиона,—полно, не больше-ли? Ведь для того, чтобы эта статуя могла появиться в преддверии нового света, понадобилось, что­ бы восемь веков назад, на самой заре европейской истории горожане вырвали у строптивого короля Иоанна великую хартию вольностей; понадобился Виклеф, бесчисленные жертвы, сожжение на кострах, окованные броней пуритане, меч Кромвеля, ппаха, приняв­ шая голову Карла I, „короля джентльмэна"; понадобился Мильтон с его пламенной защитой свободного слова, бессмертный сатирик Свифт, прикованный к позорному столбу „за дерзостные и вредные мысли" понадобились ядовитые памфлеты Пенна, суровые проклятия Байро­ на, восторженные грезы поэта революции—Шелли! Восемь долгих ве­ ков человек боролся мечем, мыслью и словом, рылся, как крот, в тол­ ще мещанского тупоумия, ниспровергал насмешкой старых идолов, корчился в застенках, умирал под пыткой, стоял перед толпой, кото­ рая кричала: „Распни его!“ , выслушивал от судьи приговор— „пожиз­ ненная каторга", изнывал на галерах в трюмах „кораблей—гробов", восторженно глядел на близкий, совсем близкий лик Свободы—и с