Сибирские огни, 1923, № 4

Я задохнулся едким дымом, а впереди во тьме, зарделась звез­ дочка, как вкрапленная в стену. И этот красный уголек был для меня велик, как солнце. Я осторожно снял с бревна затлевшую вату, выр­ вал из подкладки еще клоки и начал раздувать огонь. Его тепло ды­ шало мне в лицо и, вероятно, глаза мои горели, как бегавшие по ва­ те искры. Я обезумел от волнения и бросил в загоревшиеся клочья сухие щепки. Мгновенно все потускло и я, несчастный, как нечаянный убийца, замер у костра. Но вот, лизнуло щепки тонким синеватым язычком, заколебался оживавший свет и рот мой расплылся в не­ удержимую улыбку. Тогда, вероятно, я потерял способность рассуждать, иначе вряд ли стал бы я подбрасывать в костер обломки досок и все, что попа­ далось под руки. Густой смолистый дым тяжелым сизым потолком повис в избушке. Я откатился к двери, уткнул лицо в порог в прох­ ладно-свежую волну и безмятежно засыпал. Так дивно грело спину, чуть-чуть покалывало тело уходящее воспоминание о морозе, и коло кольный звон, ритмический и медный, вплывал мне в уши, баюкал мерно, ровней и тише... Нестерпимая боль ударила в спину, хватила в голову. Кругом трещало... Я моментально отрезвел и диким звериным прыжком успел метнуться в дверку. Уже в снегу я понял, что надо мной, когда я просыпался, ревело пламя. Отверстие двери, передо мной, как раска­ ленный ад: там бесится крутящийся огонь... Я еле встал, шатаясь. Тушил затлевшуюся куртку и сел на пень. Изба горела. В фантастическом багровом ceete мерцали елки, черный человек сидел на пне и безгранично тосковал буран над кол­ кой грудью леса. Потом—период пустоты. Я будто не жил. Я дальше, помню смутно, обрывками, какую-то дорогу. Меня везли на нартах два че­ ловека. У одного была большая огненная борода. Мелькали сосны, мы карабкались в хребты, спускались в пади. Временами пропадало все. Тут я возрождался в странном бытие: опять ходил, страдал и ра­ довался, сразу умирал, чтоб вновь воскреснуть к прежней жизни. Тог­ да я узнавал костер в снегу и чувствовал, как укрывали меня олень­ ей шкурой. Поили чаем из деревянной чашки и в чае было масло... Потом опять, с пробелами, дорога. Осталась в памяти, изба-заимка. Лежу я на кровати, за занавеской. На табурете, против сидит баб­ ка. Нога за ногу заложит и дымит махорочной цыгаркой. Она—мой доктор. В доме никого: все мужики на промысле. Со мною старый ветеран Соболька. Он длинный, остроухий и серьезный. Подходит важно к моей кровати, кладет с подушкой рядом седую морду и, ка­ жется, вот-вот начнет рассказывать о прошлых годах. Так тянется по­ дернутое зимним деревена и 1 забытьем больное время. За эти дни я узнаю о гибели Максима, убитого в какой-то схватке. Вот почему никто за нами не приехал. Меня в тайге нашли охотники случайно. И вечерами, когда за окнами гудит мятель, в избе горит лучина, вполголоса поют о чем-то собравшиеся бабы, я вспоминаю пламенное солнце, синий блеск взволнованной реки и беспредельную свободу таежных дебрей.. М цравков