Сибирские огни, 1923, № 4

грядами бегут высоко над головою грохочащие волны. Колышатся, как в воде, все предметы и седая старуха отделяется от морщинистой ели. Белая с крючковатым, загнутым подбородком, и метет, мете1 рвущимися от ветра длинными волосами. Плывет передо мною. Облака снежной пыли несется за нею. Страшно,—вдруг увидит. Не заметила^ своей дорогой прошла. Мне смешно... Даже слышу свой смех, вернее, чувствую, как трясусь от него. Тепло мне, как медведю в берлоге, ft вот и он. На склоне мрачной пади, среди завалов деревьев, в пла­ стах глубокого снега, обмерзшая нора. Лобастая медведица добродуш­ но смотрит на меня, точно из-под земли. Никогда я не стану стрелять в зверей,—с раскаянием думаю я. Никогда, никогда,—гудят деревья низким басом. И опять зябну, ежусь и себя ощущаю маленьким маль­ чиком. Обидели меня горько и плачу я горячо, а почему—не знаю. Елочки зашевелились и вышла из них стройная красавица, весе­ лы ласковые глаза, улыбаются лукаво. Оба мы словно воздушные, гак легко бежать с ней об руку по сугробам. Рассыпается искристым блеском солнца в матовом серебре ледяных панцырей. Молодые бе­ резки бросают нам под ноги темно-голубые ленты теней и синичка по весеннему заливается в куполе неба. Корявая сосна стоит на на­ шей дороге и низко вытянула деревянную руку. На суке, у ствола, прижалась плотно рысь и уши с кисточками заложила назад. Безза­ ботно мчится вперед моя спутница. Глянет на меня плутов­ ским, бесовски-огненным взглядом и солнце загорается в моем сердце. Ближе к дереву. В комок бархатистый подбирается рысь, мускулы волнами упружат шкуру. Прыгнуть хочет хитрая кошка—замерла, а конец пушистого хвоста нервно шевелится. Сорвалась, как молния и, промахнувшись, утонула в клубе молочной пыли. Мы хохочем на весь лес и звонким эхом отзываются желтые сосны... Проснулся. Широко открыл глаза. Увидел холодный морок ночи и сказал себе: погибаю. Первый раз в жизни я знакомился с этим страшным словом, осветившим мне ярко узкую грань между жизнью и смертью, между светом и черной ночью. И было мгновенное соз­ нание, что нечто еще осталось в моей власти, что уцелело в запасе еще какое-то усилие, властное задержать меня на самом обрыве в бездну. Я дернул руки. Из-под пласта снега вырвались они, как крылья птицы. Рванулся встать. Упал на место. Рванулся еще раз и встал, шатаясь. Ремень ружья торчал в снегу. Блеснула мысль и, сбрасывая с себя отчаянным напряжением воли всю стопудовую тяжесть смерт­ ной лени, я вытащил ружье. Шагер избушки чернел возле меня. Ту­ да я и поплелся, падая, забирая в рот режущий холодом снег, опять вставая и, наконец, заполз в низенькое отверстие давно оторванной дверки. Там, в холоде, затхлости и тьме, лежа ничком, я сбросил ру­ кавицу и начал тереть ею окоченевшие пальцы. Их свело и были они чужие. И все-таки, ценой ужасной муки и самой настоящей физиче­ ской борьбы, мне удалось открыть затвор ружья. Двумя руками старался крепко держать патрон, а зубами рвал от него пулю. И это удалось. Тогда прогрыз подкладку своей теплой куртки и вытянул клок ваты. Забил его в патрон и еле смог закрыть затвор. Твердый, точно железный палец, долго не мог нажать на спуск, а там сноп искр ударил в темноту. Толкнул меня и оглушил внезапный выстрел.