Сибирские огни, 1923, № 4

— ...на скамье подсудимых есть интересная для меня, как обществен­ ного обвинителя, группа обвиняемых, это—нэпманы... Подсудимые следили с напряженным вниманием за правой ру­ кой Зуева. Двадцать восемь пар глаз ловили каждое его движение и, после каждого взмаха, нервно дергались, морщились, как от удара. Один Аверьянов сидел спокойно, смотрел на Зуева холодными, при­ щуренными, зелеными глазами. Аверьянов привык к выступлениям Зуева на партсобраниях, на митингах, для него он не был обвините­ лем, для него он—оратор, агитатор, пропагандист. — Товарищи судьи, наш учитель Маркс, характеризуя капита­ листа, прежнего капиталиста, говорил, что он являлся фанатиком про­ изводства. Можем-ли мы эту характеристику приложить к нашему нэпману? Ни в коем случае. Наш нэпман, или нэпач, как х о т и т е , является фанатиком распределения ради распределения. Он мало инте­ ресуется фабрикой, заводом. Нэпман отлично учитывает, что он ка­ лиф на час, поэтому все его внимание на купле-продаже, на пере­ распределении. Он пользуется слабостью нашей кооперации, нашего гооорга и наживает, берет чудовищные деньги за то только, что раз­ делит нам наш-же кусок хлеба—мы, к сожалению, еще не на чились его делить... Но нэпману мало легальных возможностей, ему мало бе­ шеных процентов от игры на золотой валюте, на понижении нашего курса, неслыханного вздутия цен, и нэпман создает себе нелегальные возможности. Он лезет со взяткой в кабинет к нашему ответственному хозяйственнику, он запускает лапу в наши скады клгдовые, ворует или скупает, сбывает краденое; мало этого, он увиливает от налогов, заводит для виду пашню, регистрируется землеробом; нэпман есть хищник, последовательный и логичный в своей политике до конца, до конца не брезгующий никакими средствами, лишь-бы в конечном счете нажиться... Аверьлнов успокоился окончательно. Конечно, Зуев агитатор, а не обвинитель. Дальше он не слышал, не понял, что Зуев от общих предпосылок перешел к детальному разбору преступлений каждого из двадцати двух. (Зуев отказался от обвинения семерых, но Аверьянова обвинял, как одного из главных участников хищений в заготконторе). Аверьянов дремал, думал, что Зуев хороший оратор, что его не вредно послушать. Но самому слушать не хотелось—слишком уж хо­ рошо, после сырости тюремной камеры, отдохнуть, слишком надоели речи и митинги за годы революции. Голос Зуева звенел сталью, серебром, точно не воздух, не камни ловил он и бросал правой рукой, а серебряные, стальные пластинки. Сталью, серебром звенящим забросал Зуев зал. ...но если, товарищи судьи, вы на минуту, на одиу только мину­ ту, из суровых бойцов, из твердых революционеров станете просто людьми, немножечко даже идеалистами... Ваше сердце сожмет тогда горячая рука жалости... ведь люди же на скамье подсудимых, ведь жаль человеку человека... ведь за каждым подсудимым семья, мать или любимая, любящая женщина. Товарищи судьи, если бы я сейчас сделал паузу, то мы бы услышали в этой напряженной тишине зала нервный стук десятков сердец. Десятки сердец рвутся болью, больным вопросом— что будет? И боль человека или группы людей, вызывает в человеке, в людях ответную боль сочувствия, сострадания..,