Сибирские огни, 1923, № 4

Только не прОдкомиссар он, не завзаготконторой. И ни один счетовод, конторщик больше ему не подчинен. Согнулись счетоводы над бума­ гами, считают, разносят по книгам—пуды, штуки, аршины, трупы скот­ ские, птичьи, хлебные зерна. Аверьянов для них, как не человек, как неживой, как скотина заколотая, как мясо. С трупами скотскими, с птичьими, с хлебными зернами на одни весы, на одни счеты кладут они его, в одни книги записывают, разносят по параграфам, нумеруют одними статьями, пунктами. Аверьянов вдруг остро, отчетливо почувствовал, что он тонет, теряется в шелестящем, шипящем потоке бумаг, непонятных слов, статей,—штук, пудов, аршин, что он одинок, ничтожно-мал, что ему не выбраться, что он погиб. Опять, как в окопе, как в тот день, когда первый раз Латчин приглашал обедать, стало жаль себя. З а ­ хотелось лечь прямо на пол, уткнуться лицом в грязные затоптанные доски и выть, выть, как затравленному, загнанному зверю под послед­ ним взглядом черных глазных дыр двухстволки. Председатель кончил читать, об'явил перерыв. Комендант громко крикнул: — Суд уходит, прошу встать! Все встали, с шумом столпились у входных дверей на улицу. Подсудимых вывели в буфет. (Буфет на лето был перенесен в летний сад, так как спектакли шли там). Судьи и обвинители за кулисами прошли темным корридором мимо куч бутафорского хлама, мимо ак­ терских уборных, в уборную для актрис. Уборная актрис, после по­ следнего слова подсудимых, должна будет служить совещательною комнатой. В нее уйдут судьи для вынесения приговора. У ее дверей станут часовые. Сейчас-же около ее входа стоит только крышка бута­ форского гроба, но подсудимым издали, из дверей буфета, она ка­ жется самой настоящей-, поставленной на том самом месте, на каком и нужно, если в доме есть покойник. Подсудимые кучкой собрались в дверях буфета, молча, бледные, с гримасами, совершенно не похо­ жими на улыбки кивали на крышку головами, указывали на нее друг другу взглядами широко раскрытых глаз. Когда после перерыва подсудимых рассаживали в первых рядах партера,—из-за стальной решетки штыков, из-за публики, кто-то крикнул: — Попалась тигра! Аверьянов вздрогнул, как от удара, как от удара закрыл лицо руками, покраснел, закусил губу, быстро сел на свой стул. Но когда начался допрос, Аверьянов успокоился, на вопросы отвечал уверенно, спокойно. Не шелестела больше бумага, не было непонятных слов, статей, никто ничего не читал. Все смотрели на него, разговаривали с ним. Аверьянов стоял, держась обоими руками за спинку стула. (Он занимал место во втором ряду). — Настоящее дело, товарищи судьи, я могу вам пояснить только так. Я не спец. А Латчин старый царский спец. Латчин и оплел меня, кругом запутал и посадил в тюрьму. Посадил он меня по злобе, что я раскопал его проделки с керосином, отдал под суд. И еще меня посадили другие бывшие царские спецы из Губрабкрины и из Губ- продкома. Одни царские сцецы из Г'убпродкома предписывали мне в своих циркулярах один процент выхода мяса с боен, а другие спецы