Сибирские огни, 1923, № 4

А сам уже налил.'Аверьянов не пил давно—захотелось. Где-то мелькнула мысль—для храбрости. Выпили по одной. Повторили. И еще по одной, и еще, и еще. Серафима Сергеевна не отставала. Аверья- нову было смешно, что пила она, морщась и поднимая рюмку ко рту, далеко отставляла маленький пухлый мизинец. Закусывали вкусным вареным мясом с солеными огурцами игрибами. Аверьянов молчал, но пил и ел жадно. Латчин подливал спирт, занимал разговором. — Да, ворья у нас в Продкоме порядочно. На днях вот была история с Прицепой. Я вам не докладывал—пустяк. Он прицепился к одному налогоплательщику. Давай, говорит, лошадьми меняться, а то скидку на сено сделаю. Аверьянов проворчал: — Выгнать надо. Вступилась Серафима Сергеевна; — Ну, как вы жестоки, Николай Иванович. Ведь Прицепа пошел на это с голоду. Вы подумайте, сколько ваши служащие получают? Аверьянов неожиданно грубо спросил: — А у вас родственники в деревне? Привозят? Напудренное лицо Латчиной белое кругловатое, как яйцо. Брови на нем резкими подчерненными дужками. Глаза—черные кружочки. Ну-да, родственники... привозят. А что? — А спирт у вас откуда? Спросил и разозлился. Что-то липкое, раздражающее было в глазах Серафимы Сергеевны. Латчин, в белой чесучевой рубахе, улыбнулся, показал крепкие желтоватые зубы, ответил: — Спирт, Николай Иванович, я, уж извините, специально для вас взял в Продкоме у завхоза. Для такого гостя, думаю... Аверьянов сморщился, затеребил усы. — Сердитесь, Николай Иванович? Напрасно. Спирт у нас для рабочих на бойне. Расходуется безотчетно. И неужели мы с вами не заслужили эту несчастную бутылку? Голос у Латчина мягкий, глаза ласковые. Пожалуй, он и прав. Неужели не заслужил? Чего это я на них разозлился? — Вы меня извините, я человек грубый. Негде было учиться вежливости. Латчины оба к нему. Дернулись, наклонились над столом. Протя­ гивают руки с рюмками, улыбаются. И в один голос: — Полно вам, Николай Иванович... Мы всегда всей душой... Да разве мы... Пейте... Спирт горячий, суп горячий. Горячо в желудке, горячо в голове. Кружится голова. А Латчины липнут, липнут, наливают. Тяжело сидеть, окаменел, прирос к стулу. Скатерть белая, рубашка у Латчина белая, кофточка у Латчиной белая, руки белые, лица белые. Бело, бело в глазах. Булькает в графине спирт. Булькает в ушах. Уснуть-бы... Потом пошло по шаблонной скучноватой схемке: Утром проснулся в квартире, в постели Латчина. С тру­ дом сообразил, почему и как. За утренним чаем не смог отказаться от настойчивых приглашений Латчиных переехать к ним на квартиру.