Сибирские огни, 1923, № 4

— Его убили... Нашего старика убили... и как заведенный, дол- го и однотонно качает головой... И думает: не запереть-ли ему кофейни? Ведь держит ее откры­ той только по приказу господ-офицеров. До барышей ли ему в эти дни ужаса и смерти?... Не убежать-ли на чердак со своим скарбом, чтобы оттуда присоединить свой голос к кричащим от страха и боли обезумевшим домам? А Пинхос лежит в своей комнате, перекрывшись через голову одеялом, и боится открыть глаза, боится высунуть голову, боится вый­ ти на улииу, боится подняться, чтобы взять с полки кусок хлеба... Черные холодные удавы ужаса заползли под одеяло, зада­ вили измученное сердце, обвились вокруг воспаленной головы, про­ никли во все поры и складки скрюченного клубочком маленького и старческого тела. Ему страшно... Страшно разгромленных улиц, страшно юнкеров, раздевающих людей до гола в домах и на улицах, страшно криков, визгов и вы ­ стрелов, страшно того, Патлатого: он его встретит на перекрестке и, взглянув в эти беспощадные глаза, сдирающие покрывала последних иллюзий, умрет. Да, знает, что умрет!.. — Пойти в кофейню—ведь нужно куда-нибудь пойти!— так твер дит себе целую неделю и не может подняться. Нет, не перебежать ему окровавленных стонущих улиц, не пе­ режить зарезанной автомобилем девочки, вчера упавшей под его ок­ ном... И что будет там делать, в этой вонючей кофейне? Играть в шах­ маты, когда все кругом уже надорвалось от напряжения ужаса? И как будут двигаться сегодня королевы и короли? А пешки, пешки ходить косо, бить прямо, или ходить прямо, бить косо? Не помнит. Подымется, пройдет два раза по комнате и вспомнит... Нечеловеческим усилием привел в движение свои руки и ноги, долго одевал дряблое, чужое тело какого-то старика и с ужасом пой­ мал себя на том, что натягивает на ноги перчатки своей дочери... И стало еще страшнее... В сумерки тихонько прилепился к домам и заборам, пополз по городу. На улицах—ад... Кого-то убили и во весь опор с шашками на-голо мчались юн­ кера, разгоняя публику, расчищая дорогу. Его прижало к стене расступившееся человеческое месиво и, точ­ но приговоренный, он простоял до тех пор, пока не провели посреди улицы ободранного избитого человека... Кругом орали расфуфыренные рожи: — Убил! Он убил! Дайте нам его, дайте! И плотнее сжимали кольцо шашек вокруг окровавленного чело­ века. Уже казалось, что задушили, что прикончили, как вдруг пред­ смертный крик восторга разорвал тьму улицы. — Да, я, я убил борона Палена! Смерть душителю! Именем ре­ волюции! „Это он, он улыбается. Он смеется. Он еще может смеяться!"