Сибирские огни, 1923, № 4

— Кто стучит? Вы скажите мне, кто это стучит? Королева или сердце? — Старик! Уже светает. Мне нужно уходить. Сыграем в послед­ ний раз по старому... Бросим эту новую игру. Пусть фигуры вернут­ ся к обычным ходам. Хорошо, старик?—глаза студента вдруг напол­ няются слезами жалости и раскаяния. — Ха-ха... Вы научили, вы обыграли и хотите убежать? Но Эреб Пинхос вас не отпустит. Вы ответите Эреб Пинхосу... Вы думаете, он вычислит, вы думаете, не найдет ответ на этот гамбит Дьявола? К чорту старую игру, я у вас выиграю и в этой новой, дурацкой, в этой сумасшедшей игре в сверх-шахматы!.. Нет, вы лучше скажите мне, кто это стучит? Вы ответьте мне, почему моя королева плачет, поче­ му пешки сами прыгают, почему башни стреляют в меня? Почему стучит, да, почему стучит? О, вы мне на все ответите! — Старик! Это—социалистическая революция в шахматной игре... Когда гремит революция, тогда и шахматы стреляют. — Делайте ход, говорю я вам, делайте ход! Пинхос стучит кулаком по столу, а юноша, усмехаясь, предлагает: — Хотите, можно сыграть ведь еще иначе. Хотите, белого коро­ ля назовем генералом, красного—комиссаром, пешки—белогвардей­ цами и красноармейцами... Красные фигуры идут только вперед, белые идут только назад—при этом башни идут через три клетки по диаго­ нали, затем, через две по прямой, кони... — Вон!—заревел старик и стеклянные глаза его налились кровью —погромщик, вон! Я убью тебя, рыжий глаз. Прочь! Но юноши уже не было. С порога прокатился последний раскат его смеха— и замер... Пинхос упал на кровать и зарыдал в голос, как женщина, поте­ рявшая последнего сына. Рыдал и сквозь слезы просил кого-то поща­ дить, не стучать, молил дать ему еще час, еще только час—и он все вычислит, пусть только не плачет королева, пусть только не прыгают взбешенные кони,—пусть не стучат, не стучат, не стучат... „Королева, поверь: никогда он не будет искушать больше вечную игру* Проклянет навеки эти сумасшедшие пляски на двух соединен­ ных досках. Вернется к старой вечной радости тысячелетней игры... Не изменит он больше, не изменит"... Пусть только не стучат... На цыпочках, в одних чулках, подкрался к фигурам, взял на ру­ ки, как любимых своих кукол, белую и черную королеву, положил на подушку, в постель, рядом, и, тихо причитая, укрывал деревяшки одеялом... — Мои королевы! Простите меня. Я забыл вас, мои королевы! О что вам стоит взять с собой вашего черного старого короля? И пел над ними погребальные еврейские молитвы, и причитал, и плакал, пока не уснул... VI. Вот уже неделя, как Пинхоса нет в „Лондонской кофейне". Пе­ чальный автомат в ермолке—сам хозяин кофейни—тревожно перешеп­ тывается с дочерью: