Сибирские огни, 1923, № 4

никогда не уйдет от стола, так на всю жизнь и останется с кб1\петой на вилке в руке и с другой— в зубах. Наконец, передохнул, поднялся и, внезапно подойдя к старику, вплотную шопотом спросил над самым его ухом: — Скажите, голубчик Пинхос, этот прыщавый детина— не контр- разведчик-ли барон Пален? Старик, пораженный, поглядел на юношу... Лицо студента было неузнаваемо: глаза наполнились тревогой, улыбка слетела с лица, весь сгорбился и стал похож на огромную усталую черную птицу с перебитым крылом. И какая-то глубокая неземная грусть затянула вдруг эти рыжие глаза—и стали темными, без радости и блеска, как у приговоренного... Пинхос не сразу нашелся. Студент настойчиво, еще тише, повто­ рил вопрос. — Да, это Пален,—шепнул старик и вдруг почувствовал смирен­ ную радость от легкого прикосновения своих губ и бороды к уху юноши... Студент вернулся на свое место. Через пять ходов сделал ничью со стариком, резко отказался от получения выигрыша, и тотчас-же, расплатившись, почти выбежал из кофейни... IV. Этот день вырыл новую рану, открыл новый смысл, запал но­ вой тайной в душу старика... Почти вовсе забросил свое ремесло, целые дни просиживая над шахматными учебниками, над Дюффреном, Ласкером и Шифферсом, достал даже на базаре потрепанный толстый том лейпцигского изда­ ния Бильгера и, преодолевая все трудности едва знакомого немец­ кого языка, просиживал целые ночи, разыгрывая сам с собой слож­ нейшие партии учебников. Каждый вечер уходил в кофейню и ждал студента. Отказывался от игры с обычными партнерами, был глух к нас­ мешкам и издевательствам—ждал лишь его, только его... Откуда пришел этот юноша и куда ушел он? Зачем ему этот страшный человек, этот палач барон Пален? И почему в сеансе одновременной игры студент сделал ничью именно с этим Паленом, са­ мым слабым игроком кофейни? Почему Патлатый отказался от выиг­ рыша? Почему сделал ничью с ним, с Пинхосом, имея перевес на коня? Ведь всякий „фушер“ на месте Патлатого выиграл-бы. И когда он вернется, когда? Тысячи вопросов тщетно искали ответа в воспаленном сознании Пихноса. Тысячи догадок и предположений уже возникли и умерли под ножом холодной логики старика... Не знал, ничего не знал. Боял­ ся прихода юноши, этот юноша был страшнее кричащих домов и дребезжащих стекол, был палачем, вырывавшим из под слабых ног Пинхоса последнюю подножку, сделанную из шахматной доски... И в то же время не мог больше жить без этих рыжих смеющихся г/ аз, без этих пожирающих котлеты челюстей, без этой душу от жагости надрывающей бабьей кофты. К чему дешевые победы над лавочниками, офицерами и гимна­