Сибирские огни, 1923, № 4

Почему мне не попробовать"?.,.1) Но хорошо, ежели мысль проста, как наложница или как деревенский квас. Иные мысли и вовсе не даются, мысли угри, мысли черви. Плотник Горбулин, задумываясь над тем, пойти-ли ему в артель— „с усилием подымает с днища души склизкую мысль".2) Таково же ощущение „склизкости", тугости, непривычности мышления и у учителя Кобелева-Малишевского: „Внутри, на душе, кишело, как клубок белых червей, что-то непонятное и страшное".3) И даже у вождя партизан, плотника Кубди— „каждая мысль вытаскивалась наружу с болью, с мясом извнутри, как вытаскивают крючек из глотки попавшейся рыбы".4) ft для киргизского шамана Дпо мышление — целая сложнейшая церемония — ведь он думат за всех джатачников! Чтобы думать нужно посыпать землю золой из юрты, потом попрыс­ кать ее водой из синеносого чайника, сесть на кошмы, далее — пойти в тайгу и уговаривать духов, всю ночь сидеть в прохладе, и т. д., и т. д. Мужики-же—так видит Вс. Иванов—те вообще предпочитают „галисовать"— „валяй! — чаво мыслить то".5) Ибо нет в человеке ничего специфически человеческого. Писатель свидетельствует это с лирическим пафосом, с первобытным радостным гиком: Я, говорю, Я: Зверем мы рождаемся ночью, зверем!! Знаю и радуюсь... Верю... ... Человек дрожит — он тоже лист на дереве огромном и прекрасном. Его небо и его земля, и он — небо и земля. Тьма густая и синяя, душа густая и синяя, земля радост­ ная и опьяненная...0) И это исповедание евангелия зверя составляет изюминку, лейт­ мотив, философему всех писаний Иванова и всех исповеданий его героев. Коммунист Никитин бессмысленно, тупо приговаривает к казни „Митьшу" Смолика, отлично зная, что красных партизан убивал за керенку (колчаковские „наградные"— сорок рублей с красной головы!), не „Митьша", а брат его Семен. Но философствует Никитин— „звери все, зверям — крови... По­ нял?... Я даю кровь,,.7) F\. Воронский пытается формулировать „философию" Никитина словами: „Во имя-дальнего бей ближнего".8) Это не верно: сам Никитин понимает свою веру иначе — нужно убивать и убивать, звереть и звереть, пока не наступит некий насыщенный раствор крови, пока людям не надоест друг друга убивать — и тогда построят новую, разумную жизнь. „Во имя дальнего"— ведь это означает любовь н дальнему, если не любовь к ближнему. По Никитину-же—нет любви, и не нужно ее. Ч Н., стр. 8. 2) Н. Повесть, „Партизаны*, стр. 117. 3) Н. 127. 4) Н 161 5) Н , „Бронепоезд", 14 — 69“ стр. 63. 6) Н , стр 94. 7) Н-, „Цветные ветра" повесть, стр. 2 74 - 6) „Красная Новь* ,1922 г., кн. V], стр.266,