Сибирские огни, 1923, № 4

Тараканам за печкой". У Вс. Иванова — об этом далее — таких при­ меров тысячи, иного строя переживаний (т. е.— сложнее тараканьих переживаний за печкой), собственно, и нет у него героев; у лучших только „есть внутри свой соловей",1) но ведь и у Горького лучшие, Коноваловы, рассуждают: „Найди свою точку и упрись"... Можно было-бы, забегая вперед, отметить даже наличие общих недостатков у Вс. Иванова с Горьким: во 1-х, неспособность обоих обнять большие полотна, создать эпопею, вследствие блестящей неглу- бокости ума и мирочувствования и отсутствия больших художественных концепций и сколько-нибудь сложных творческих конструкций (правда, Горький провалил три романа— „Мать", „Трое" и „Фому Гордеева" — а Вс. Иванов пока только один—„Голубые пески", но в этом-ли дело?); во 2-х, их общий порок в отсутствии чувства художествен­ ного — да и всяческого — такта и меры. И тот и другой любят заставлять своих героев отплясывать казачка на похоронах (у Горького, впрочем, за последнее,— видимо, с годами,— развился, если верить, например, „Запискам о революции" Н. Суханова, да и не только им — иной талант), петь отходную на свадьбах... Все помнять, конечно, как в своей повести „Лето" М.- Горький, этот подлинный художник -революционер и революционер -худож­ ник, отобразив реакцию 1907 — 8 г. г., полный разгром революции, вдруг — ни с того ни с сего—бух в колокола, воздух залил пасхальным малиновым звоном, и в заключение возгласил: — С праздником, с великим праздником, великий русский нароц1 И это, конечно, не от недостатка революционности, а, как я уже отметил, от недостатка такта. Вот также точно—нет, в тысячу крат сильнее и непосредствен­ нее — раду тся и веселым жеребеночком (в лирических отступлениях) заливается Вс. Иванов, произнося свое „Эх, вы ветры буйные"! или — „Эй, вы степи широкие"!, и т. д., и т. д., после сцен, когда все кру­ гом утопает в звериной жестокости, в темноте безысходной, в липкой крови и похоти. У него, впрочем, это оправдывается, по крайней мере, буйным, степным, физиологическим,— я бы сказал, киргизским чувством жизни. Но Вс. Иванов стал Вс. Ивановым отнюдь не от того, что многое взял он от кладезя сокровищ и недостатков М. Горького — да, наконец, и не от одного Горького берет он мед в свой творческий улей: многое в нем — от Гамсуна (лирически окрашенный лесной человек, чувство интимности с природой, нарочитая чарующая мнимо-наивность), от Го ­ голя (стиль лирических отступлений, кудрявая, звонкая избыточность образов, напоминающая Гоголя времен „Вечеров на хуторе"), от Дж. Лондона (как уже верно отметил А. Воронений); наконец, чрезвы­ чайно сильно влияние F\. Чапыгина (во всей этой фольклорной, таежной сибирской этнографии, сибирских словечках и пр.), хотя Иванов уже и сейчас перерос Чапыгина. Но — и это самое, самое главное есть „своя блоха на уме" у Вс. Иванова — и о ней, и только о ней, поскольку речь идет о новом творце в нашей литературе — говорить стоит. ’) „Сопки", Госиздат, Петроград, 1923., Стр. 338, см. повесть „Партизаны", стр. 140.