Сибирские огни, 1923, № 4

Скиталец сразу вступил в, редакцию востротинского „Русского Голоса", на страницах которого он регулярно 2—3 раза в неделю де­ лился своими впечатлениями о Советской России, рисовал портреты, (по существу, конечно, шаржи) различных ее деятелей, преимущест­ венно в области литературы и культуры. Своей работой в „Русском Голосе" и некоторыми публичными выступлениями (об Андрееве, Горьком и др.), Скиталец составил себе твердую репутацию и завоевал определенное место под харбинским небом. Его вотчиной стал новый город— центр белой эмиграции. На пристани же, где живут преимущественно полутрудовые и мелкобур- жазные элементы, Скиталец, после двух неудачных попыток устроить свои литературно музыкальные выступления, больше не рисковал по­ казываться. О рабочих же и говорить не приходится. Не только в го­ роде, но и по линии К.-В. ж. д., куда Скиталец выехал, его лекции- концерты бойкотировались. Из российских писателей, правда, молодых, жил довольно долго в полосе отчуждения еще М. Сивачев, автор интересного романа из жизни русской деревни в первые месяцы после Октябрьской револю­ ции, „Желтый дьявол". М. Сивачев все время вращался в рабочих кругах, помещал свои произведения исключительно в „Новостях Жизни" и „Трибуне" (в по­ следней большую повесть из эпохи 1905 г. „Бунт"), выступал несколь­ ко раз в культпросвете профсоюзов, который, между прочим, устроил вечер, посвященный чтению и разбору произведений М. Сивачева. М. Сивачев летом 1922 г. возвратился в Россию, уехав из Харби­ на с маршрутом хлеба для голодающих Поволжья. Несколько слов о харбинских поэтах. Поэтов, особенно молодых, в Харбине, конечно, много. Но талант­ ливых, обещающих что-нибудь значительное,— почти ни одного. Из поэтов с некоторым именем следует отметить упомянутого Сергея Алымова, Ф . Камышнюка и Венедикта Марта. Эти несомнен­ но даровитые поэты, и в другой обстановке могли бы дать много и своеобразного новой русской поэзии: Алымов несколько лет жил в Австралии, а Камышнюк и Март великолепно знают Японию и Китай. Но в гнилой и засасывающей обстановке Харбина их творчество по­ лучило специфический уклон, и они сами, за исключением Камыш ­ нюка, так погрязли в болоте, что вряд-ли им уж удастся выбраться из него. С. Алымов с головой ушел в бульварную журналистику, был организатором и „идейным" руководителем грязного ночного кабачка, цирковым борцом и т. д. А Венедикт Март, давший в первые годы своей литературной деятельности ряд ярких и красочных произведений, в том числе и прекрасную поэму из японской жизни, теперь совершенно п о г и б для литературы. Его харбинская атмосфера и обстановка совершенно погубили. Катясь вниз со ступеньки на ступеньку, он, наконец, очутил­ ся на самом дне Харбина, потеряв человеческий облик. Венедикт Март —обреченный наркотик, дни которого сочтены. Он до того опустил­ ся, что уже совершенно не стесняясь подходит на улице к первому встречному (а также к знакомым) просить на обед, т. е. на укол морфия.