Сибирские огни, 1923, № 4

входила в него королева, белая королева, гордо несущая на острие своем: — Шах и мат. Туда, к древней восточной игре, затаившей истому гашишиста, и пряную радость всезабвения, и холодный покой неземного расчета, и какой-то таинственной мудрости... — О, что они могли дать ему бедные.1 старая дорогая женщи­ на, просившая ежедневно денег на базар и проклинавшая шахматы, и бледная дочь, ушедшая в книги? Могли-ли помочь Пинхосу разгадать смысл жизни, тайну челове­ ческой души, гордость власти, тихую улыбку победы? Могли-ли спасти от визга и крови революции и погромов, от вывернутых наружу по­ душек и мозгов, белого и серого, сопровождавшего страшные ме­ сяцы? Да, только шахматы затаили последнюю, никому непонятную мудрость. В этой игре— вся жизнь, ибо вся жизнь—игра... О, он умел разгадать человека по манере игры, даже тогда, ког­ да тот появился в кофейне на час, чтобы затем навсегда исчезнуть и тогда, когда противник молчал и лишь поглощал кофе, и тогда, когда лишь курил и ругался,—Пинхос знал его, видел насквозь, стоило лишь тому взять в руки пешку и двинуть ею: е-2—е-4... Что может быть легче, как разгадать пшюта, выскочку, который любит стучать фигурами по доске так громко, точно рубит на бойне воловьи кости; предлагает хвастливо противнику „фору“ ; проигрывая, все об'ясняет случайностью. И эти мышиные жеребчики даже в игре способны увидеть случайности, точно они в дурака играют,—сарка­ стически думал Пинхос. Знает и злобно-самолюбивых, что играют молча, пронзительно уйдя взором в доску, никогда не берут ходов обратно, тихо прокусы­ вают до крови губу в моменты поражений и лишь клубят табачный дым, да опустошают чашки темного кофе. И что может быть проще—разгадать ничтожную мелкую пешку, чье жалкое самолюбие мирится с вымаливанием ходов обратно; эти мелкие карьеристы (они, безусловно, карьеристы) придираются к ка­ ждому движению чужого пальца и даже рукава, который якобы нару­ шает священное: „piece touchait— piece jouait“ . Они вынуждают штраф­ ной ход королем и спорят до хрипоты, что фигура двинута с места, когда это сулит им выигрыш, хотя-бы она и была приклеена к доске... А когда проигрывают, то просят доверить им проигрыш в долг и заплатить вместо них за время... / Узнавал и неврастеников, что любят больше всего играть „Sne ll—partie", кусают кончики усов и выбивают под столом нервную дрожь правой ногой, зло издеваются над каждым ходом противника и легко сдаются, потеряв первого-же офицера... Угадывает и одиноких мечтателей, философов, бежавших, подоб­ но ему, из жизни в кофейню, от гробовой доски—к шахматной; те играют медленно, самозабвенно, вышивают, как драгоценный бисер, ход за ходом, записывают партии в блок-нот, смотрят больше на не­ бо, чем на доску, беседуют о политике и революции, и радуются проигрышу так-же бескорыстно и светло, как выигрышу...