Сибирские огни, 1923, № 4

площадях и у заборов, только ради тихого самозабвения у черного столика, в бело-красном гипнозе древней игры, сладкой, как нирвана, тихой, как сон тысячелетий,— только ради вечной игры веков, готов был в полночь, дрожа, взглянуть в страшное лицо жизни... Остановился, чтобы перевести дух. Сверкающим опахалом про­ резался в небе прожектор, и побежал, огненный шпион, всевидя­ щий и слепой, по пустынным, затаившим предсмертное дыхание ули­ цам... Вдалеке оборвалось чье-то победное — грохочущее: — Бе-ей-ей! — и дома кричащие вдруг смолкли. Только позади еще на что-то надеялись, кого-то еще звали обе­ зумевшие: — Мо-о-о-о. Пинхос побежал, зажмурив глаза, прерывисто вздыхая, плача куда-то внутрь, неслышно, но оттого еще более мучительно, а за ним погнался луч прожектора, настиг колючими всевидящими щупальцами, ему вдогонку летели все эти грузовики, и в самое сердце целились, и, над домами перелетая, у ног падали снаряды, и в спину хохотом смерти хохотали пулеметы и врезались штыки, его звали и звали, за­ мирая, кричащие дома, его догоняли громилы в погонах и шашках, его... Так казалось... Очнулся лишь в своей одинокой комнате, служившей одновре­ менно и часовым магазином. Сонно тикал настольный будильник, лениво качался на стене маятник, и мелодично вызванивали полночь древние огромные часы, похожие на шарманку... Вытер клетчатым платком капельки холодного пота со лба, ог­ лянулся на пустую, замерзшую комнату, без уюта, без мебели,—и все вспомнил. Вспомнил такую-же ночь, холодную декабрьскую ночь прошлого года, накаленную огнем прожекторов, криками женщин и детей, виз­ гом пуль и воем снарядов... Красные стояли у самых стен города, а белые, уходя, торопились, резали впопыхах, лихорадочно перебегали из дома в дом, добивая тех, кто еще дышал в погребах, клозетах и подвалах. Погром застал Пинхоса в кофейне. Их было тринадцать игроков, из них один лишь еврей—он, Пинхос... В этот день, как и во все предыдущие, он не мог отказаться от этого счастья, от этого рока, от сладкой клетчатой нирваны, за шахматной доской... ’ Тщетно утром жена удерживала его за руки, напрасно плакала дочь, умоляя хотя сегодня остаться с ними, хоть сегодня в этот жут­ кий день, застывший в предчувствии смерти, не покидать их, не ухо­ дить... Сказал им тихо, но так, что дольше удерживать было невозмож­ но. — Не отнимайте у Пинхоса то, чего вы дать ему не можете! И ушел. Прочь от жизни, прочь от этого базара, вертепа, кровавой тря­ сины, трупного месива, униженного плача, визгливых причитаний. Туда, туда, на маленький клетчатый остров, где тихим^сладострастием