Сибирские огни, 1923, № 3

— Ха, ха, ха, ха!.. — Споем, господа!.. Ну-те-с. Не осенний мелкий дож-жй-че-ек... Подхватили старательно родную, неизменную. Брыз-жет, брыз-жет сквозь ту-ма-ан... Чернеют разверстые рты, напружены жилы, оловянно тускнеют глазки. Плевки—не глаза. И бьет по голове деревянной колотушкой пьяный рев: Полно, брат, мо ло-дец, Ты ведь не де-ви-ца... Пе-ей... Треухов сидит на дальнем конце у окна, рядом с бывшим акциз­ ным Иван Антонычем. Иван Антоныч привычный: пьет и .пьян не бывает. — Ну-те-с, Ипполит Сергеич! Выпьем по полной, щоб наш век був долгой. Я уж и так... — Э-э, чего там и так. Чарка на чарку не палка на палку. Выпивают. Уж нет вкуса в водке—вода, не водка. В ушах звон, лица то меркнут в тумане, как угольки под пеплом, то вонзаются в глаза, острые и яркие, отчетливые до последнего прыщика. Прыгают мысли, пестрые, разряженные, как бабы в праздник, лопаются Мыль­ ным пузырем, только брызги да мокрое пятно, ничего больше. Свинцовое тело, не сдвинешь, и рука не своя,—тычется сама собой, без приказа хозяина, своевольная, стакан задела, опрокинула, ах ты, чорт! Пе-ей, пе-ей, Тоска-а прой-де-ет... Акцизный не унимается, откуда берется: — Три степени пьянства: с воздержанием, когда по стенке кра ­ дешься, с расстановкой, когда двое ведут, третий ноги переставляет, с расположением, когда в растяжку лежишь. — Хо-хо-хо-хо... — Хе-хе... — Н-да-с. Не тот пьяница, кому ноги переставляют, а тот, кто через губу не переплюнет. — Здорово! — То-то и я говорю, что здорово. Чару пить, здраву быть. — Ну, язык у вас! — Что? Мельница? Язык мой—враг мой. Выпьем по этому слу­ чаю. Пей, не напивайся, люби не влюбляйся, ешь не обжирайся, играй да не отыгрывайся. Вот как. Горилочка, як дивочка, требует осторожного обращения. Чем дальше, тем гуще слова—выкатываются трудно, а выкатит­ ся, облипнет, не стряхнешь. Жижа вонючая. Пора, когда исчезают девушки, а за ними и женщины. Ушла Нина, никто не заметил.