Сибирские огни, 1923, № 3

— Господи! Дай, Господи, чтобы мама была Здорова, чтобы всё было хорошо, чтобы елка была, и подарили бы карандашик... Но, вместо молитвы, Треухов у себя в комнатке украдкой от жены и сына наливает в стаканчик водки и выпивает, смакуя. И водка ка­ жется сладкой, как детская молитва. И водка—молитва быту—колы­ бели, в которой нежится—спит душа. IV. Первый день праздника. Как всегда, чисто, пусто и скучно—при­ ятно. Бродишь из угла в угол, заглянешь туда-сюда, присядешь, вста­ нешь, книгу в руки возьмешь, отложишь—нейдет дело. Несобранность, рассеянность во всем теле. Жена ушла с сыном к знакомой даме, прислуга Мария (Маша, Маня нейдет к н ей—Мария) тоже скрылась по праздничному делу ,— один. Тишина непривычная, недоуменная, но приятная. Побродил. З а ­ глянул в кухню. Там тоже чисто, сундук в углу накрыт пикейным ро­ зовым—спит тут немка Мария. Над сундуком к стенке прилажено з е р ­ кальце—треугольный обломок. Вымыто, выметено, Понюхал розовое одеяло—пахнет мануфактурой, не женщиной; для виду разостлано, новое. Грешные тени плывут, однако, от розового цвета. Мария. Боль­ шая Мария, с большим телом, с широким тазом, но с девичьей скром­ ной грудью. Bi.e видел. Смотрел украдчиво, но острым, впитывающим глазом, чего не видел—угадал. И вдруг—мысль, маленькая, как уголек, прыгнувший йз печки, воровская. Быстро перешел в свою тесную, взглянул в окно на двор. Там грязный снег с пятнами золы, навоза. Бурьян у плетня—зимний тощий скелет. Никого. Припал лицом к тонкой переборке—за нею кухня, сундук, розо­ вое. Нет-ли щелки? Щелки замазаны замазкой, закрашены зеленым, как и стены,—маляр Сероштан сам украшал свой дом. Подумал, взял ножницы, узким концом просверлил дырочку—под картинкой, кнопкой держалась картинка. Приставил глаз, вниз-вверх ничего, но прямо, на высоте груди, видать отчетливо. Обстругал па ­ лочку, заткнул отверстие, опять пришпилил картинку. Чисто. Даже посмеялся. Вечером, когда зажжет огонек (свечка есть у ней—видел), приставит он к дырке глаз. Что-бы еще? Выпить? Выпил. Потряс головой от сивушного духа, но, когда закусил, тепло стало, будто ласковая женская рука разгладила морщинистую душу. За окнами вой, несутся сани, набитые гулящим телом: розовое, белое, зеленое. Ка-ар -ман-чики-чики, Ка-ар-ман-чики-чики... — Сволочь! —выплюнул в стекло Треухов.—Думают, век так бу­ дет. Разошлись!