Сибирские огни, 1923, № 3

ванное море—не жизнь. f\ ты пришипься, сиди помалкивая. Высунешь нос—прищемят. Жена ноет: сахару нет, масла нет, хлеб дорог, прислуги не сы­ скать... В тесной квартиренке вечно на глазах. Сын тут же копошится, строит свою маленькую упрямую жизнь. Нет ему до революции ника­ кого дела. Скрыться некуда от домашней душной тесноты. Одно развлеченье, подглядывать, как хозяйка маляриха блох ищет на сон грядущий. Выйдет в холодные сенцы учитель Треухов и, припав к окошечку, смотрит в окошечко напротив. Там, в землянке ютится Сероштаниха (муж в солдатах, еще не вернулся) с полдюжиной ребят мальчишек. Баба еще молодая, ядреная. Дрожат коленки. Дышет на стекло, ло ­ вит напряженным глазом через скупое оконце мелькающую женскую фигуру. Вот она щелкает по затылкам ребят—спать укладывает. Вот мотается в переднем углу у печки—молится богу. И жаркая, захваты­ вающая дух минута—спускает юбки, сдергивает кофту и, оставшись в широкой рубахе, оттянет ее локтями, наставит на свет лампочки и ловит—целится намусленным пальцем. И так же целится—ловит жад ­ ными глазоми учитель Треухов ускользающие мелькания грудей, бедер, колен. Мгновенно пропадает свет, ночь молочная одна разливается вольно, пенится лунными кружевами. И, сдерживая расходившийся дух, воровски возвращается Треухов в комнаты, делает скучное лицо, скучно, говорит жене: — Стреляют, чорт их возьми! И валится на постылую кровать. 111 . Жена привела прислугу, в беженском бараке нашла. Треухову понравилась: высокая, видная немка из западного края. Лицо прият­ ное, и одгга ладно. — Готовить умеешь? — Нет. — Как нет? Ничего не умеешь? — Суп. — Суп умеешь? Прекрасно, больше ничего и не требуется. Сговорились. Притащила свой узелок, мягко копошится в кухне, налаживает с немецким прилежанием житье. Сразу запахло уютным, женским. Жена не в счет—болезненная ненужная, привычная, как кухонный горшок. В комнате Треухова, где повернуться трудно, две двери: в другую, попросторней, с кро­ ватями жены и сына, и в кухню. Грешные мысли воровски мелькают в голове: ведь только шаг. Нельзя.' После. Запер дверь на задвижку, приставил письменный стол: во избежание подозрений. Но мыслей запереть не удалось. Распустили на праздники, приятно отдохнуть. Учеба шла кое-как. Реалисты, да и гимназистки, совсем отбились от рук: свобода! Ника­ кого порядка. В классах пыль, как в лесу туман. Шум, гам, на глазах драки. Наказывать нельзя—не прежнее. Махнуть рукой—ничего не остается больше. Но нервам не прикажешь, не запретишь сердцу.