Сибирские огни, 1923, № 3

строившись с одним из знакомых в качестве лакея, едет преодолевая препятствия, почти без гроша в кармане, без определенных надежд. Вот он в Москве. В сентябре в 1829 года, он уже получает „право носить шпагу и треугольную шляпу", вскоре делается „казеннокоштным" студентом и попадает в общежитие. Здесь он начинает входить в свою сферу, скоро попадает в театр, где восхи­ щается Мочаловым в роли Отелло и Карла Моора, восторгается Щепкиным. Всем этим впечатлениям он отдается так, как он только и может отдаваться: всецело, до самозабвения. И когда ему, из его родного, но уже далекого и чуждого Чембара мать пишет, чтобы он поменьше ходил в театры, а обошел „все церкви Москвы", то он, по обыкновению, со свойственным ему фанатизмом, отвечает, что ему некогда „шататься по церквам", что у него „чрезвычайно много дру ­ гих, гораздо важнейших дел", и что театр ему нужен: „Я пошел по такому отделению, которое требует, чтобы иметь познание и толк во всех изящных искусствах". В университете Белинский пробыл недолго: в 1832 году, в сен­ тябре месяце он был исключен; причем инспектор Щепкин, заслужив­ ший себе этим Геростратову славу, мотивировал это исключение „слабым здоровьем его и ограниченностью способностей". Истинной причиной увольнения Белинского явилась написанная им драма „Дмитрий Калинин". Это произведение не имеет общего литературного значения и важно лишь, как свидетельство об одном из этапов духовного р а з ­ вития его автора. Из него видно, как рано и как глубоко встал Б е ­ линский перед загадкой „вечных" вопросов, которые он пытается р а з ­ решить с юношеским, псевдо-романтическим пылом. Центр тяжести, пафос драмы определяется- эпиграфом к ней— И всюду страсти роковые И от судеб защиты нет. В этом произведении бесспорно и сильно, может быть, сильнее даже, чем сознательно этого хотел молодой, наивный автор, звучит гражданский протест: протест против мировой несправедливости, про ­ тив того, что „мир отдан в откуп дьяволу". В своем протесте Белин­ ский исходит, как всегда, из реальных, жизненных положений. Калинин, герой драмы, спрашивает Бога: „Кто дал это гибельное право—одним людям порабощать своей власти волю других, подобных им существ, отнимать у них священное сокровище свободу? Кто позволил им ругаться правами природы и человечества? Господин может для потехи и для рассеяния содрать шкуру своего раба; может продать его, как ско­ та, выменять на собаку, на лошадь, на корову, разлучить его на всю жизнь с от­ цом, с матерью, с сестрами, с братьями и, со всем, что для него мило и драгоцен­ но... Милосердный Боже, отец человеков, ответствуй мне; Твоя-ли премудрая рука произвела на свет этик змиев, этих крокодилов, этих тигров, питающихся костями и мясом своих ближних и пьющих, как воду, их кровь и слезы?". Уже одной этой цитаты достаточно, чтобы прекратить спор о том—есть-ли в драме гражданский протест,или нет его, как утверждал Ю. Айхенвальд в своей книге „Спор о Белинском". Нам совсем не нужно реального подтверждения цензуры, нало­ жившей свою тяжелую руку на это произведение, чтобы установить.