Сибирские огни, 1923, № 3

Ибо вся философия Эренбурга (и тех, кто его голосом свою со­ циальную правду вещают) в лаконической надписи на испорченном фильме: — „Судьба—индейка, а жизнь—копейка". *)— И тут роковая опасность поджидает с двух сторон художника Эренбурга: с одной стороны—опасность иссякания всякого нутра, ибо из ничего не выйдет ничего, в безвоздушном пространстве не то, что цветы ,—гриб—мухомор не произрастает; уже и сейчас Эренбург по­ вторяется, и образы ускомчела Возова, Хулио Хуренито, художника Белова (повесть „Витрион") и Николая Курбова лишь варьируют одну и ту же тему—о предательской силе вещей, учетов и чисел, о травя ­ ной, физиологической и никчемушней цыплячьей силе существования; д альше по этому пути некуда итти; тут точка, грань, последняя черта, занавес; и совершенно прав критик В. Правдухин, замечая о такого рода писателях и героях, что „это люди-вещи, люди гораздо менее значительного социального и биологического формирования, нежели покойник арцыбашевский Санин" ,2); с другой же стороны—творчеству И. Эренбурга угрожает перерождение в беспредметную и беспринципную (пусть блестяще умную и меткую) публицистику, в такой же мере, как творчество Б. Пильняка выродилось в беспредметную лирику; эта публицистика, шарж , картонажная работа, фельетонный примитив и нарочитая утрировка уже и сейчас пожирают художественное д а р о ­ вание писателя; и, хотя совремённость стерла почти начисто погра ­ ничные вехи между художественным творчеством и публицистикой (куда, напр., отнесете вы бесчисленные мемуары, жанровые картинки и пр., посвященные войне и революции и затопившие ныне мировой книжный рынок?); и, хотя поспешность зарисовки сырого, непросох­ шего материала нашей эпохи, где алебастр склеен кровью, скульптур­ ный гипс омыт слезами, а „блаженное далеко" опалено далеко не блаженной и совсем не далекой ненавестью и любовью—не может не придать полугазетный стиль художественной летописи дней наших (отсюда увлечение формами киносценария в России и на Западе, воз­ рождение сверхнатуралистического романа „человеческих документов" и вещных записей, любовь современных писателей к заверстыванию телеграмм, газетных отрывков, ресторанных счетов, банковых б алан ­ сов, канцелярских документов в страницы рассказов и романов),—все же у Эренбурга эта фельетонная „финтифлюшистость" (по собствен­ ному его выражению), этот газетный схематизм, при полном идейном адогматизме, грозит смертью не только Эренбергу—художнику, но и Эренбургу—публицисту. Ибо, если возможна ещ е беспредметная и бездорожная лирика, то беспредметная и беспринципная публицистика—смерть всякой пуб­ лицистики. Что же? Сумеет ли писатель из дв /х смертей—избрать... жизнь? Ответ на это поможет нам дать лишь анализ его лирики. ') „Шесть повестей". „Испорченный фильм“, стр. 163. 3) „Сиб. Огни" 1923 г., кн. 1—П.; В. Правдухин. „Литература о революции и революционная литература", стр. 216.