Сибирские огни, 1923, № 3

Его сподвижник по „террору" юркий „специалист по части шуб а также ротонд", в прошлом парикмахер—Пелагео—одолим, примерно -теми же садистическими вожделениями: Для удовольствия давил кобелей. Очень занятно—хрипят, и на веревке пенятся, как подбородки в цирюльне Леона" 1).в И вся эта ледяная, смердяковская, инквизиторская, выверченная на дыбе, в Сахаре похоти и пыток—Россия, от генералов, что, „пона- -тужась", берут Карпаты („на перроне отрубленный живот—сам по 'себе живот и маленькая пенсия" 2), до Курбова и Яша, готовых весь мир к стенке поставить—эта Россия вся кипит боями, гниет цин­ гой и вшами, исходит кровью, и при этом ещ е наслаждается звери­ ной своей жестокостью,—и все это без цели, без стержня, без завета, без начала, без конца... Ни правды, ни этики, ни эстетики не знают эти ложно-класси­ ческие злодеи. Курбов встречает Андерматова. Размышляет: „Скорей всего подлец. А может быть полезен? Тогда хоть с чортом" 3). Ясно: на большом хозяйстве всякая дрянь пригодится... И т а к расправляется автор попутно со всеми идеалами и верами, выбрасывая - из-под ног читателя (как палач—из-под ног повешенного), не то, что почву,— „скамеечку" всякой веры. — Толстовство!—может блеснуть в сознании отчаянный вывод из этого моря крови „белой" и „красной". Как бы не так! Эренбург и на этот счет позаботился: вот вам вегетарианская столовка „Не убий", простокваша, тишина, святость.—А за ней:воровской вертеп, дом терпимости, „девочки", издевательство, „Тараканий брод"... Христианское самопожертвование? Мистический голгофизм? Само- распятие на кресте, подвиг?... Предусмотрено и это... Вот она—Катя, „чудовищная глубь", лермонтовская Тамара, блоковская „прекрасная дама", „Жанна д'Арк", вся-жертва, вся-готовность пострадать (пусть за дикую безобразную идею Высокова—идею „Христа, меча и революции") —но сейчас,—„да, да, сейчас! Не з автра—сделать все". С какой дья ­ вольской, сладострастной мощью, с каким неподдельным художествен­ ным пафосом возводит Эренбург на недосягаемый пьедестал эту голгофистку Катю, с какой трепетной силой надвигает на нее страсть к чекисту Курбову, кого убить должна была эта Катя, с какой у Достоевского выхваченной, ножевой мукой заостряет эту трагическую ответную страсть в Курбове, чтоб потом бросить этот „перл сознания" на кровать в вертепе и там открыть цель ее жизни в совокуплении, в цыплячьем утробном существовании, в вынашивании сынка от Курбова. „Не успев еще подумать, что именно произошло (в верте­ пе „Не убий"), она (Катя) уже узнала насыщенностью тела, отмиранием и тяготой нечто важное. Лежала: наконец-то р а з ­ резанная и прочитанная книга. Все двадцать с лишним, демо ­ ны и Лермонтовы, Наумы, идеи, жертвенная чесотка, поклоны О Ibid, стр. 126. A Ibid, стр. 63. 3) Ibid, стр. 87.