Сибирские огни, 1923, № 3

— Ну, успокойся... Что ты дрожишь? Не плачешь? Нет. Что н<е ты так дрожишь? Елена? Сядь... Ну? Глупая, глупая! Усадил ее на траву. Опустился рядом и сжал неловким об'ятиеМ ее плечи4 Заглядывал в лицо. Улыбался растерянно и нежно. Но ду­ мал с тоской: — Про мать тогда говорили: у смерти вырвала. Какая страшная эта цепкость у женщин! За свое, за мужа, за ребенка... Священная и вредная, потому что... Как фраза на полуслове, оборвалась мысль. Елена высвободила свои плечи, повернулась, сама обняла его за шею обоими руками. Сполза­ ла с головы белая панамка. В золотистом сиянии волос счастливое, точ­ но изнутри освещенное лицо. Залучившиеся радостью глаза сияли у самых его глаз. — Саша, ты не знаешь, ты не знаешь, как я люблю! Ты вот замкнутый... Ты все бережешь... Даже вот слова „люблю" ты мне еще ни разу не сказал! Я всегда точно через стекло только вижу, что любишь. Через стекло-о, а не прямо!.. Оторвалась от губ, помешавших ей говорить. — Подожди! Нет, подожди, не целуй... Дай мне сказать! Мы так редко и помалу вместе... З а что ты рассердился на меня сегодня? Когда ты читаешь про какую-нибудь... Ну, когда читаешь про Руфь, тебя, ведь наверно, восхищает: : „твой Бог будет моим Богом". А когда я говорю у меня никакого Бога и не было, потому что я не жила, по-просту говоря, до тебя. И я приму какого угодно Бога, лишь бы быть с тобой!.. Разве это не тоже самое? — Не надо рассуждать, Аленушка! Не надо сейчас рассуждать! Ударила в голову ее близость. Властно заговорило здоровое, по* долгу целомудрием сдерживаемое тело. Сжимал и целовал ее. — Подожди! З а что ты на меня рассердился? Ты знаешь я люб­ лю и потому что люблю, я чутьем знаю, что тебя Может оскорбить! И если я все-таки не лгу тебе... Даже страшно желая привлечь тебя к себе, крепко-на-крепко привлечь, не лгу. — Милая! Редки нежные слова у него. Он всегда, будто стыдится их. Отто го драгоценна краткая застенчивая его нежность. Нельзя вспугнуть! Целомудренный запах лесных трав и цветов, легкая игра листвы со смягчившимся в лесу ветром, оконца в небо меж узорными ветвями, шум и дыхание лесной жизни, как вино, от которого сладостен хмель. И в этом хмелю сгасло постоянное человеческое томление мыслью и словом. Говорили поцелуи, касанья и об'ятия. Когда возвращались в город, Еленино утомленное лицо, с поблед­ невшими губами, с обозначившимися резко темными подглазицами все-же освещалось изнутри. Радость из глаз еше не ушла. По-преж­ нему хотелось быть близко к нему. Ласково прижимала его пальцы, слабо поддерживавшие ее руку. А у него в рассеянном, потухшем взгляде, в бороздниках лба, в крепко сжатых губах—недовольство и скрытая, даже им самим почти не ощущаемая, брезгливость. В мыс­ лях осуждение: 2. .Сибирские Огни" № 3. 17