Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

Принесли кашу. Ужин. Не хочется. — Остынет, пусть... Под окном стояла на чахлой травке большая низкая зеленая кад­ ка. Вода в ней застоялась. Ее затянуло пухом тины... Тина... Да... Как он иногда: — Ты не чувствуешь, что у вас во флигиле пахнет тиной, пле­ сенью... ...Здесь окно в решетку. Редкая—можно руку просунуть. В клетках птицам тоже можно выставить лапу. Впрочем, зачем выставлять. Вх... он... Вавилыч... Губвоенком... говорил: — Ты хочешь, чтобы я задохнулся в твоей клетке, хочешь... Но погоди, погоди... ...И грозил пальцем... В потом сохли слезы в глазах—под тихим жаром его губ. ...В каша-то остыла. Ну, да все равно. Смотрела вверх, удобно протянувшись на досках. Потолок ввер­ ху облупился, будто на нем корявлнки от оспы. Какой это коврик был над кроватью. То-ли коричневый совсем, то-ли рыжевато-красный. В были на нем листья. ... Удивительно, никак не вспоминается. День сегодня хмурится. Вовсе не жарко. Потерла прохлад­ ные сухие ладони. ...Почему у него всегда были сухие руки? — В если-бы назвать его: „Коля, Коленька“... И вдруг увидала сияние глаз, ясный взгляд... Свою руку, под ней стук сердца, его сердца, Вавилыча... Николая. Сдавило горло в душные клещи... Билась головой о подоконник, и слезы бежали, горячие, обильные... Остывало соленым в уголке губ. Теперь встречала день с большой радостью. Ночью спала почти без снов, а днем можно было видеть „его“, слышать как он дышит, как отрывисто подзвякивают шпоры... Видела, затылок черный, ежиком. Подстриженные усы... Вх, он ведь никогда, никогда не целовал ее в губы!.. За стеной разговаривают опять. Те же самые. Сразу узнала того, который кашлял. Это тот самый, который говорит: „душа дороже“. ...Дороже, дороже... Она ведь была тут, близко душе-то это, его душа. Как у него сердце стучало... Кончался день. Круг горькой радости смыкался. Чернота покоя без снов. Сколько прошло дней. Не все-ли равно. Ведь его руки никогда не сожмут пальцев. Загремели замком. Торопливо вскочила, точно ждала