Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

этим картинам наиболее живо можно понять эпоху, восхвалите или осудить ее. И Островский, хвала, ему, был бытописатель. В годы, когда источающий слезы покаяния дворянин уходил от действенного строительства русской жизни, а обильно его слезами по­ ливаемый „меньший брат“, мужик, не мог придти—выросло между ними средостение. Умиляющего прекраснодушием страстотерпца', при­ нимающего страсти свои как особую благодать, мужика кроткого, по­ корного в силу величайшего подвига смирения, и не было на земле. Его выдумал кающийся дворянин. Жил в подлой смердовской России того времени—эпохи аракчеевщины и черных дней николаевщины— крестьянин, тупой, темный, безсильно злой, оттого по могучему веле­ нию инстинкта закрывший злобу свою внешни смирением и по ко р но ­ стью . Такой, каким единственно и мог быть человек низов в стране, где законом стало мнение Николая 1-го-' „Не нужно слишком торопи­ ться с просвещением, чтобы народ по кругу своих понятий не стал в уровень со своими монархами и не посягнул тогда на ослабление их власти“. И вот из темного лона этого мужика, плоть от плоти его, кость от кости его, на смену дворянину вырос замоскворецкий обита­ тель. Бытописатель Островский увидел не только его, но и то, что он с «.обой несет. Он увидел главного подсудимого своей эпохи в деле, подлежащем разрешению суда Совестного. Он увидел, что мохнатая лапа его степенства купца придавит пе одно молодое поколение. И выдвинул в своем бытописании его в первую очередь. Показал яркое выпуклое его изображение. Это было откровением в покаянной литературе того времени. Без воплей и сентенций Островский взял за руку и вывел подсудимо­ го—Тит Титыча на русскую сцену. Зритель удивился, потом смирился, охваченный властностью правдивости изображения и зарукоплескал. Цензура пришла в ужас от эпически-спокойно нар'исованных Остров­ ским картин жизни, от которых блеснул резкий свет социальной жути на весь уклад России. Цензура изуродовала его первую пьесу и часто запрещала ставить в театре его пьесы. До Островского в русский театр робко вплетались картины на­ циональной жизни. Зритель должен был упиваться сахарной француз­ ской водицей и другими напитками иноземцев. Свое российское пред­ ставляли после того, как его выхолостила цензура. Или написанное для смазки царских ушей. И показывался в России театр смеси фран­ цузского с нижегородским. Вот что пишет в защиту русского театра до Островского Н. Эфрос: „Громадные завоевания на этом пути сделаны пьесами Фонвизина, на голову переросшего Сумарокова, Грибоедова, особенно Гоголя, ко­ торый—самая высокая вершина, еще не превзойденная в этом кряже русской драматической литературы. Но эти произведения все еще бы­ ли единичными, разрозненными точками“. Но как бы ни было велико богатство этих даров, все-же его бы­ ло недостаточно для создания основного содержания русского театра. И только бытописатель Островский, выявив в бытописаниях своих в полноте одну из национальных русских драм, создал русскую драма­ тургию. Дал оправдание существованию русского театра. Положил