Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

(„Голый год“), мечтают о садических ласках, о бесконечно хороводя­ щем сладострастии. Для них, „весь мир, вся культура, все человечест­ во, все вещи,—стулья, кресла, комоды, платья—пронизаны полом,— нет, не точно, пронизаны—половыми органами“3“)—„вся революция пахнет половыми органами“* 31), и даже „носовой платок, хлеб, ре­ мень... Как-же не предположить, что мировоззрение, или, если хотите, м и р о о б о н я н и е („пахнет!“) автора прячется за вопросом его героя (князя Константина): „чем человек ушел от зверя?...“323). Да, чем Пильняковский человек ушел от зверя? Такая-же звериная жестокость слышится и в отношении писателя к своим героям. Есть какой-то достоевский садизм и достоевская же­ стокость в подходе Пильняка ко всем идеалам революции, красоты, любви, к жизни и человеку. Смердяковский саркастически-ехидный смешок раздирает подчас жестокие страницы его бытописаний. Тут и ницшеановские перепевы на тему „падающего подтолкни“—коммунист Архипов, советующий „самому позаботиться“ о смерти старику-отцу, больному раком („Голый год“); ницшеановское-же—„когда идешь к женщине не забудь плетку“ или, в переложении Пильняка, „разве мужчины просят? Мужчины берут“38); тут,- наконец, и от дарвинов­ ской теории о выживании сильнейших: „пусть вымрут все, кто не уме­ ет бороться!“3435) Садичеткой жестокостью дышат все герои, все их рассуждения и реплики: „смертелтное манит“—рассуждают Алена, и мать Алены поучает ее, что—манит прорубь,—полая вода, манит кровь... „Во всякой боли есть красота“,—рассуждает писатель КаЛынин. А Ксения Ордынина испытывает ф и з и ч е с к о е —наслаждение, рас­ стреливая своего бывшего возлюбленного36)... Есть нечто жестокое в самых пильняковских эпитетах, ремарках. Зачем напр., ему понадо­ билось сравнить глаза Самуила Танатара („При дверях“) с ^лазами раздавленной его сапогом ящерицы, у которой выползли кишечки и вы­ скочили глаза?“...'Даже чтоб прикончить самоубийством своего Танатара, автор приводит его на задний двор, загаженный человеческими экс­ крементами... И в грязном месиве человеческих рук и ног, забивших „поезд № 67 —ой смешанный“, среди стадных чувств, среди звериных рыков, Пильняк лишь однажды отмечает индив иду а л ь но е с в о е ­ о б р а з н о е в этих пассажирах—именно, когда человек с из'еденными легкими наблюдает, прижавшись к двери, как „люди, мужчины и жен­ щины, отправляют свои естественные потребности, свисая над пол­ зущими шпалами или приседая“ и т о л ь к о т ут оказывается, что все по разному“. Автору точно доставляет наслаждение копаться во 30> ..Смертельное манит“, „Иван-да Марья“, стр. 154. 31) Л>., стр. 154. 32 „Былое“—„Тысяча лет“, стр. 50. 33) , Былое"—„Ариня", стр. 60. 34) Л)., стр. 60. 35) „Смертельное манит“, стр. 159.