Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

Человеческий, вечно-человеческий порыв „вперед и выше“ в одинаковой мере чужд и „нигилистам“, дегенератам российского в ч е р а , и „циникам“, футуристам-революционерам российского з а в ­ тра . Иб о - з а в т р а , по Пи л ь н я к у , с о б с т в е н н о и о з н а ч а е т в ч е р а : все эти кожанные куртки—„не подмочишь этим лимонадом психологии“—они, что „энергично фукцируют“ и проэктируют „чело- веководство и человеческие племенные рассадники“21),—они лишь поднимают бунт Разина и Пугачева, уведя Россию в XVII век, совле­ кая наносное городское население бюрократа-западника, сифилити­ ческого „Петры“; творят горькую звериную „полынную“ сказку, про­ возглашают мужицким устами—„города-де издыхают, бывшатся“, „не было городов и не надо“22), и в этой городской белой, бумажной жизни—„смерти“23) люди дичают, мечтая о хлебе и картошке, люди становятся рабами вещей; при этом из двух форм вечного рабства— м а ш и н о п о к л о н с т в а (футуристы, индустриалисты, Гастев, пролет- культцы) и з в е р о п о к л о н с т в а , п а т р и а л ь щ и н ы (имажинисты, Клюев)—Пильняк и его герои избирают вторую: избяной быт, замкну­ тое первобытное хозяйство, мир звериных инстинктов, наговоры, святцы, деторождение, покой, сытость,—вот круг их „идеалов“. Люди и звери имеют общее лицо, вернее, общую безликость. Парни у не­ го, „как самцы на лесных з в е р и н ы х токах“24), его Марина, чьи „губы казались мягкими, з в е р и н ы м и “25), выросла „как чертопо­ лох на обрыве“26), уездному с'езду Советов (в повести „Иван да Марья“) аккомпанирует вой волков в смежном бору, медведь Макар понимает зверино-примитивное счастье своих хозяев („Год их жизни“), зверями, пернатыми наполнены все рассказы повести и романы Пиль­ няка („Целая жизнь“, Поземка“, „Иван-да-Марья“, „Голый год‘„ „Год их жизни“). Зверино-упрощены и его женщины, построенные по Вейнинге- ровской схеме: „женщина—либо мать, либо проститутка“. Все его ге­ роини—либо матери, либо проститутки. Матери поглощены „человэко- водством“, как самоцелью, увлечены деторождением, как самым глав­ ным: „главнейшее назначение женщины—материнство“,27) изрекает Ольга Давыдовна Сентищева и с нудной у Пильняка повторяемостью „единственное оправдание женщины—в материнстве“28) твердит и сестра ее, Елена Давыдовна, и с такой-же нудностью два раза29) повторяется сц^на (сперва—Ксения Ипполитовна, затем—Елена Давы­ довна), когда женщины предлагают мужчинам отдаться „по хороше­ му“, ибо „хотят материнства“, таковы-же и Марины, Арины, Ирины, и т. д. и т. д. Таковы самки-матерй. А женщины другого сорта, столь-же однообразные самки-прости­ тутки, все эти Ксении Ордынины („Иван-да-Марья“) и Оленька Кунц 21) Jb., стр . III. 22) „Былые иросепки". стр. 56' 23) Jb., с р 17. 24) Jb., „Год их жизни*', стр. 108. 25) Jb , стр. 108. 26) Jb , стр. 109. 27i „ м. манит1'. Два рассказа“, стр. 65. 28) Jb., cip. 79. 29) См. в кн. „Смерть манит“—„Снега“, стр. 56—62 и „Два рассказа *, стр. 84.