Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

И вдруг в повесть врывается эта лживая нота, режущая своей визгливой нарочитостью, это—возведение шеколада в символ челове­ ческого падения, символ классового соблазна, мелкобуржуазной рас­ пущенности. И для того, чтобы выдержать эту „литературную" линию, свой замысел, автор сразу забыл о живом человеке, о художествен­ ной правде. И если Шустрый нарисован верно, образ его порой вы- ростает в жуткий тип современного Загорецкого, Молчалина, угодли­ вого пред начальством до предельной подлости, тип, который пра-. вильно характеризуется Зудиным: „О, этот медный лоб не тронет ни­ какая трагедия“, то уже в обрисовке партийной судейской тройки' ав­ тор подпал под соблазн тенденции—ради своей идеи и воплощения безграничного героизма. Есть что-то совершенно жизненно неправдоподобное даже для закаленных в бою коммунистов в тех чертах, которыми автор наде­ ляет судейскую тройку, этот, по его слову „с мистической святостью синклит", тройку молчаливо сидящих людей, в которых было „что-то зловеще извечное, как индусская троица“. Эти черты смиреномудрия, вид старообрядческих начетчиков, статуй Будды, все эти свойства, ка­ кими наделил их автор для того, чтобы их-же решением провести, воплотить ту лживую идею, которая является венцом, внутренней ма­ тицей повести. В этом, сказывается двойственное отношение самого автора к этой идее, к расстрелу ценнейшего человека без вины, в угоду сплетням и злобе обывателей. Такой случай вполне допустим при уродливом понимании судья­ ми своих задач, при том презрительном отношении, которое проявляет судья Ткачеев к широким массам со своей, теорией необходимости веч­ ного обмана толпы. Теории, конечно, по существу бесконечно лживой и идеалистической, именно—в социализме, в материализме впервые найден для всего человечества реальный идеал, в каждом историче­ ском моменте диалектически обнажающий и путь и конечный идеал, как две совершенно совпадающие радостные цели. Но центральная ложь повести, ее ахиллесова пята, снизводящая ее в этом пункте до лубочно-романтического' произведения, заключается в том, что сам приговоренный к смерти без вины Зудин, не только примиряется с этим, но и внутренне принимает ее, как идеальный выход, как средство борьбы за коммунизм. Невероятнейшая художественно нелепица, которой автор сразу Зудина хочет превратить в мистически-настроенного иезуита, в тип изувера самосожигателя. Прежде всего это психо-биологически совер­ шенно немыслимая вещь для здорового человека, как Зудин,—он именно должен, обязан был „крикнуть зарезанным голосом на всю человеческого мира “об этой средневековой, инквизиторской тактике. Я не Могу и не име оснований заподозрить автора в желании нарисовать коммунистов современными иезуитами, нет, ясно, что автор просто стал жертвой неумной, непрочувствованной головной идеи, нельзя-же думать,что Тарасов считает, что герои замятинских „Огней святого Доминиа*)“ и коммунистическая партия, это явления одного порядка. Дело, не чно, не в этом. Просто, автор стал жерт­ *) Литературная мысль. Альманах № 1—1922 Петроград,