Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

Это ни в какой мере не является с нашей стороны зазывом к рабской копировке действительности и к тому, чтобы художник, бро­ сив свое собственное нутро, воспел „елеонты, елефанты“—и беско­ нечных „кузнецов, ползущих по злакам“ широких полей. Мы хотим лишь от художника, чтобы он свою кровь сумел зажечь от подлин­ ных зарниц, чтобы эта кровь была освещена и разбужена солнцем, а не лампадами литературных особняков. В этом отношении, в противоположность Малышкину, можно, как раз указать на двух писателей, это—на Вс. Иванова с его рома­ ном „Голубые пески“*) и на Н. Никитина**) с его „Рвотным фортом“ которые, казалось-бы, не изменяют жизни, видят и слышат ее краски, звуки, запахи но какое в конечном счете убожество—импрессионисти­ ческая окрошка—смотрит с их многочисленных страниц. Поистине, словесники—беллетристы революции, а не ее внутрен­ ние свидетели и писатели,—они каждой фразе, каждому мазку своей неплохой кисти самозабвенно идолопоклонствуют, стараясь увлечь чи­ тателя каждой страницей, каждым словом. „Утром по росе—сено мокро, студено, и зазорно“. „Взошло нищее, дырявое облако“, „ По розовому клякс-папиру на председательском столе ежились и том- ничали, кокетничая лапками, первые весенние мухи“. Это Никитин. Тоже самое у В. Иванова: „Хлопнул себя по ляжке и тяжело спрыгнул. Мягко треща крыльями, разбе­ жались по двору курицы". ,.Ира вытянула руки по 'бедрам, мелко затопталась'-. ..Щелкая пальцами о пленки палисадника, пошла к реке". Дрожащий деревян­ ный мосток через речку: как крылом махнувший- рыхлый запах вод; сухие, на­ полненные гнетущим дневным жаром ветви тополей. Три мужика с фонарем, под­ штанники у них спадывали, фонарь качался без конца“ и т. д. И эта наивная провинциально-ученическая (именно, ученическая, а не самостоятельная) пропись, словесная, картиночная кропулезность убивают почти все живые страницы двух талантливых писателей. И комиссар Запус, которого В. Иванов стремится нарисовать широкой натурой, он не несет собой ничего, ибо писатель его загрузил мел­ кими поступками, завертел его среди мелочей, растворил даже не в быте, а поверхности бытовых черточек. То же самое вышло с Ругаем и особенно Пушковым у Никитина. Если прежние писатели претят нам теперь тем, что они без конца „углубленно“ копались в душев- оых переживаниях героев, нанизывая их без конца, то не меньше стталкивает и эта утомительная манера рисовать вещи, толчею людей нреди вещей. У писателей нет ясной цели, к которой-бы они могли устремить динамическую мощь изображения. И Запус и герой Никитина Пуш­ ков живут на страницах этих писателей так, как-будто им всегда не­ чего делать, и если они любят, убивают других людей, то делают это поразительно легко, механически, без единого внутреннего всплеска чувств. Палагали это, Ира, Фиоза, Олимпиада, им все равно, лишь бы любить, и любят они не ради „тяжелого подвига одноженства“, по слову Пильняка, а так просто, от нечего делать, случайно, без инди­ видуальной, биологической, одушевленности, без захвата—ради минут­ *) Журнал „Красная Новь“. **) Госиздат. 1922 г. Москва—Петербург.