Сибирские огни, 1923, № 1 — 2

Плюшкина, путь гибели и падения, искривления Пильняковского та­ ланта. Этот музей жизни, который пытался нарисовать Пильняк, кункст- камера событий, нагромождение людей, требуют значительно больше­ го фона—и в глубину и на плоскости. Требуют исключительного ге­ ния и напряженного огромного труда Льва Толстого^автора эпопеи„Война и Мир", а не такого бойкого подхода „иностранца" жизни. Пильняк не только не нашел нового, более экономного метода изображения, чтобы оживить и оправдать взятый им материал,—он окончательно запутался, художнически заболтался, неожиданно стал, как художник, провинциальным адвокатом, ходатаем по всем делам. Его метод социологического импиессионизма и символизма, который в ос­ нове он позаимствовал у Андрея Белого, видимо, корнями своими ухо­ дит в мировосприятие людей прошлого и не совместим с полнотой раз­ вертывающейся по новому жизни. Отсюда, художественно совершенно неубедительны его „ключи, отпирающие романтику в историю“. Они не подкреплены непосредст­ венной убедительностью образов, и все его утверждения просто поди- тически-поверхностная платформа. Искусство внешне индуктивно, а не дедуктивно,—синтез его рождается из глубины образов,—а откуда Пильняк взял, например, что русская революция исключительно националь­ на что она враждебна всему западу? От-уда Пильняк увидел, что в рус­ ской жизни, как в великих древних религиях, царит ложь, мираж во­ левого обмана, а не действительные, жизненные цели общества и т. д.? Во всяком случае в „Третьей столице" это все не показано в плоти и крови, а поэтому и звучат эти утверждения, как ненужная и неуместная политическая полемика, далекая от искусства и жизни. Гораздо ближе к жизни, как в фокусу художественного изобра­ жения, подошел молодой писатель А. Малышкин в своей героической повести „Падение Дайра“.*) „Падение Дайра“—поэма о героической осаде и взятии Крыма, где сбились остатки врангелевских войск. В повести есть своеобраз­ ная художественная завершенность, цельность. И нельзя отрицать, что автор сумел дать подлинный пафос своеобразного эпоса, захватыва­ ющую картину устремления, с одной стороны, рождающихся к жизни толп и масс, и с другой картину своеобразно-мужественной гибели властителей старой культуры. Об этом уже доста1-очно писалось, нам хочется к повести подой­ ти несколько по иному. . В повести автор стремится дать новое содержание, новую музы­ ку, которая-бы внутренне звучала в согласии с ритмом нашей рево­ люции. Удалось-ли это автору? Далеко нет, и повесть в этом отношении производит двойствен­ ное впечатление. На всей повести, прежде всего, лежит налет внешней Андреев- щины, которая бьет в глаза из каждой строчки,—все эти надоевшие, штампованные, бескровные слова, как „бесконечно", „несмолкаемо", „железная ночь“, „безглазое“, „дикая тоска“, крикнуло грозой“... В *) Альманах „Круг*- № 1— 1923 г Москва—Петербург.